А если бы я сейчас встретил своих офицеров из Афганистана, то многое бы им высказал. Потому что они были горазды оскорблять солдат, а когда им становилось нужно, не задумываясь бросали нас на смерть.
— Бывали небоевые потери?
— Осенью 86-го выстроили всю нашу заставу, мы провожали парня по имени Василий на дембель. А за несколько месяцев до того Вася случайно получил пулю от своего. А случилось это так: мы стояли на разводе перед расходом по постам, и один идиот с патроном в патроннике проходил мимо Васи на свой пост, произошел случайный выстрел, пуля чиром попала Васе по затылку, слава богу, что ранение было несерьезным. Мы уже подхватили придурка под руки и хотели ненадолго подвесить его за ноги за такое растяпство, но офицеры не дали. Больше подобных случаев не было.
Я благодарен судьбе за то, что меня почти не коснулась эта война. Потому что кто-то от этого звереет или начинает считать, что он слишком много знает, и начинает вести себя не так, как положено, некоторым таким приходилось бить морду, чтобы не зазнавались. А что мне нужно было, чтобы считать потом себя крутым, спуститься в кишлак, где бы мне задницу прострелили?! Я рад тому, что я пришел живой и здоровый, хотя давления на психику мне хватило на всю жизнь.
— Дорога домой запомнилась?
— Мы всей группой приехали к Кабульскому аэродрому, там погрузились в Ил-76, потом был аэродром Ташкента, откуда мы полетели домой пассажирским Ту-154.
— Какой след оставила эта война в вашей жизни?
— Я до сих пор часто задаю себе вопрос: «А как бы я поступил в ситуации, когда передо мной встал бы выбор, как поступить в бою? Или подорвался бы я, если бы меня окружили душманы?» Легко рассуждать об этом дома, сидя перед телевизором, в реальной ситуации ведь все сложнее.
В завершение хочу сказать отдельное спасибо председателю Бежицкого районного отделения Брянского областного объединения Союза ветеранов Афганистана Валерию Ивановичу Антюхову за то, что он и его ребята не забывают о нас и всегда и во всем готовы прийти на помощь.
Филиппов Виктор Николаевич
Я жил в городе Сухиничи Калужской области. 1 ноября 1978 года меня призвали. Военком сразу сказал мне: «Ты пойдешь служить в воздушно-десантные войска». Три дня я пробыл в Калуге, потом за нами приехал «покупатель», и я вместе с еще примерно 20 калужскими ребятами попал в 103-ю Витебскую воздушно-десантную дивизию.
Сперва был учебный центр в районе Лосвидо километрах в 80 от Витебска. В рамках курса молодого бойца нас обучали многому, в том числе и прыжкам, в первый раз мы прыгали со специальной вышки, второй прыжок совершали уже с самолета Ан-2, а третий — с новых военно-транспортных Ил-76. Скорость его была 400 км/ч, и, если на несколько секунд перед прыжком замешкаться, могла случиться беда: хотя и пытаешься оттолкнуться, тебя вытягивает воздушным потоком. Прыгали только в двери, через рампу выпрыгивали только офицеры, в боевой ситуации десантирование из Ил-76 должно было производиться в 4 потока — два потока в двери и два — в рампу. На поршневом Ан-2, наоборот, — скорость была маленькая, и нужно было посильнее оттолкнуться при прыжке, иначе можно было «посчитать» заклепки на фюзеляже. Страшными были не только первые прыжки — прыгать всегда было страшно, напряжение присутствовало.
Примерно за неделю до Нового года нас стали распределять по полкам дивизии. Меня распределили в отдельную разведроту дивизионной разведки. Рота была небольшой — всего 55–60 человек. Потом меня перевели во взвод связи 4-го батальона 357-го парашютно-десантного полка в Боровухе, батальон состоял из трех рот, нашего взвода связи, взвода воздушно-десантного обеспечения и хозвзвода, минометов в батальоне не было — минометная рота была в составе полка, так же было и с зенитчиками, оснащенными пулеметами ДШК и ПЗРК «Стрела-1» (говорили, что один выстрел из «Стрелы» стоил 6 тысяч рублей). Прихватили с собой из союза и ПТУРСы, устанавливавшиеся на направляющие на стволе БМД, но там они оказались не нужны — мы расстреляли их на полигонных стрельбах. Были на вооружении и тяжелые станковые противотанковые гранатометы СПГ. Говоря о БМД, упомяну, что крупному человеку в ней было очень неудобно, но проходимость у машины была хорошей. Кроме моего полка в состав дивизии входили: 350-й парашютно-десантный полк, стоявший рядом с нами, 317-й ПДП, артполк, самоходный дивизион. В самом Витебске стояли 317-й ПДП и артполк.
7 ноября 1979-го мы в составе сводного батальона от всех полков принимали участие в военном параде в Минске, до этого нас две недели подряд муштровали на плацу.
Во взводе связи у нас были катушки и рации — 107-е, 105-е. 107-я была повыше и лучше прилегала к спине, зато 105-я немного покомпактнее, но если бежать с ней, то надо было подкладывать к спине фанеру — мы бегали 3-километровые кроссы и с катушками, и с рациями. 105-я весила килограммов 10, а 107-я, по-моему, килограммов 16. С радиостанциями даже прыгали из самолетов (мне, правда, не довелось) — она упаковывалась в мягкий контейнер, также прикреплялось метров 10 фала для того, чтобы перед приземлением ты мог отстегнуть подвязанную к ногам радиостанцию и она приземлилась первой. Гранатометчики прыгали с гранатометом (у него был еще и пистолет), который тоже весил немало, его закрепляли на себе рядом с ранцем парашюта, и мы не завидовали ребятам, которые с ним прыгали: ноги сломать можно было запросто. Со своим стрелковым оружием прыгали все. За две минуты планирования на парашюте надо было развернуться так, чтобы ветер дул в спину, однажды я не успел развернуться и коснулся земли, когда ветер был мне в грудь, — меня сразу свалило с ног, и я с размаху ударился головой об землю, заработав сотрясение. Сапоги летом, как и валенки зимой, подвязывались стропами. Помню, как один парень этого не сделал, с его ноги слетел валенок, и он приземлился босым на одну ногу.
На парашютах был установлен прибор, раскрывавший их спустя три секунды после покидания самолета, но кольцо ты все равно должен был дернуть. Когда выпрыгивали, то про себя считали: «пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три» — и раскрывали парашют. Вытащенное кольцо могло выскользнуть из руки, а за его потерю нас серьезно наказывали, поэтому я, боясь его потерять и получить нагоняй, никогда его не вырывал, а полагался на автоматику. Еще во время карантина был такой случай: я уже удачно приземлился после прыжка с Ан-2, а один из прыгавших за мной ребят летел к земле, не раскрывая парашюта, подошедший ко мне капитан, командир роты, глядя вверх, сказал, что он покойник. Но обошлось: молодой десантник вовремя спохватился и выдернул кольцо перед самой землей, парашют успел раскрыться, к нему сразу все побежали и только тогда услышали щелчок сработавшей на земле автоматики. Поэтому офицеры всегда твердили нам, чтобы на прибор никто не рассчитывал, а выдергивал кольцо и знал, сколько прошло времени — за 3 секунды пролетаешь 100 метров, высота десантирования стандартная — 800 метров. Хотя и был небольшой запас времени, но исправить перехлест строп за него было невозможно — штык-нож был для этих целей довольно тупой, а небольшие стропорезы были только у офицеров, выбрасывать же второй парашют, не избавившись от полураскрывшегося первого, было нельзя: они бы запутались между собой. На новых, более компактных парашютах Д-6 были в комплекте специальные крючки для укладки строп, лежавшие в отдельном кармашке. С их помощью стропы укладывались специальным образом — поэтапно и без каких-либо перехлестов. Однажды я собирал парашют комбата и где-то немного перехлестнул стропы. Когда он выпрыгнул, парашют раскрылся нормально, а из-за перехлестнувшихся строп комбата начало крутить. В таких неприятных случаях ничего нельзя было сделать — оставалось только зажать голову и ждать, пока тебя крутанет в одну сторону, затем в другую и вращение наконец постепенно не погасится. Даже наш замкомбата по воздушно-десантной подготовке, у которого было больше тысячи прыжков, несмотря на такие случаи, все равно никогда не собирал сам себе парашют — за него это всегда делали другие. И если посмотреть на его лицо в самолете перед прыжком, то оно было напряженным, улыбки не было никогда.
