С вышины вала были видны далекие степи.
— Здесь, господа, и местность прямо для боя создана! — продолжал, разворачивая карту, поручик. — Если армия выйдет на Никополь — Большой Токмак — Бердянск, у нас снова опорная линия имеется. Видите? Второй Перекоп. Правый фланг упрется в Азовское, левый — в Днепр. А ну — сунься!..
Бой на севере все больше разгорался. В ров перед нами опускались солдаты, — очевидно, к колодцам. Со рва подымался холод. На дне ползли туманы. За рвом, далеко в степи, бежала собака. Она ныряла под траву и вновь выскакивала, далеко вперед выбрасывая передние лапы.
— Ах ты, быстрая! — засмеялся ротный и, подняв винтовку, приложился и выстрелил.
Собака подпрыгнула высоко в воздух и в воздухе же перевернулась.
Я и подпоручик Морозов лежали на выжженной траве вала. Вдруг подпоручик Морозов поднял голову. — Что у тебя, Зотов?
— Да вот, не разберу!.. Малограмотен, а говорят, — про вас, господа офицеры.
— А ну, дай-ка!
Вдали, по южную сторону вала, гудел автомобиль. «Не Врангель ли?» подумал я, оборачиваясь.
Автомобиль приближался. Под грузной стеной вала он казался совсем маленьким.
— Да смотри же!..
Подпоручик Морозов дернул меня за рукав.
— Смотри, Брусиловым подписано!
— Где?
Лист бумаги в руках Морозова долго бился под ветром.
— Где?..
— Да подожди ты!
Наконец удалось схватить его за края.
— «В дни, когда польская армия…» — стал читать подпоручик Морозов.
— Эй, подождите!..
— «…обращаюсь я к вам, русские офицеры, вместе со мною воевавшие и на полях Галиции и…»
— Эй, оглохли? — уже возле нас кричал штабс-капитан Карнаоппулло. — Я приказываю!.. — И, вырвав из наших рук воззвание, он вдруг круто обернулся и взял под козырек.
— Смирно!..
Автомобиль мчался уже по дороге под насыпью. В автомобиле сидел генерал Кутепов. Одна рука Кутепова лежала на черной квадратной бороде, другую он держал возле козырька корниловской фуражки.
— Вольно!
— Вольно! — И, зажав в руке смятое воззвание, штабс-капитан Карнаоппулло пошел вниз по дороге. Длинный шнур нагана спускался до самых его колен.
— Городовой! — сказал подпоручик Морозов, отворачиваясь.
Поднятая автомобилем пыль медленно подымалась на вал. Подпоручик Морозов заслонился ладонью.
— Скажи, Зотов, а где ты эту бумагу нашел, а?..
— Да не я находил… В восьмой мне солдат какой-то дал.
Говорит, у себя в вещевом мешке нашел, и мно-о-го!..
Солнце уже взошло… Во рву раздевали первых пленных. Около полудня мы перешли ров, обошли Перекоп и двинулись на северо-восток.
Навстречу нам уже несли раненых. Стрельба вдали становилась чаще и отчетливей.
— Если б туда… на аэроплан, да посмотреть бы!.. — сказал поручик Науменко, подымая голову.
— Подожди минутку, — увидишь! Но ждать пришлось часа три.
Три часа 1-й и 2-й батальоны нашего полка лежали в степи.
Было жарко.
— Странно… И справа и слева море, а ветра нет.
— Тень бы какую!.. — И, звякнув густо набитыми подсумками, подпоручик Басов медленно повернулся на живот и уткнулся лицом в траву. Фуражка сползла на его лоб, на седой затылок легла трава.
— Поручик, а сколько вам лет?
— А сколько у вас языков, поручик Науменко? Неужели помолчать не можете?
…Аэропланы над нами летели к северу.
— Сюда! Веди сюда!
Какой-то солдат отводил в тыл двух ободранных пленных.
— Эй! Да живо!
Пленных подвели к тачанке генерала Туркула. Наклонив головы и плечи и опустив руки, они стояли неподвижно, и казались низко подвешенными над землей.
— Коммунисты? — спросил генерал Туркул, свесив над колесом тачанки одну ногу.
Не подымая головы, пленные что-то ответили. Туркул зевнул.
— Веди! — Потом развернул на коленях карту и зевнул снова.
— …Сюда! Сюда! — минут через пять вновь закричал он. И опять подвели пленного, уже босого, в рваной ватной кацавейке и без фуражки.
— Коммунист?
— Черт ма, коммунист!.. Мобилизованный.
Около тачанки собрались солдаты. Туркул вновь что-то спросил. Что — я не разобрал. Солдаты вкруг тачанки гудели.
— Меня это? — переспросил пленный.
— Ну, а конечно! Не меня же!..
— Могилиным меня звать.
И вдруг, встряхнув кудрями, пленный чему-то улыбнулся. И точно в ответ на улыбку пленного, Туркул засмеялся тоже.
— Могилин?.. В могилу Могилина! — закричал он, уже захлебываясь хохотом. — Эй, вы там!..
Пленного повели за тачанку…
Подняли нас через полчаса.
— …Марковцы, говорят, отходят.
— Черт дери!.. Словно как кашу варят…
— Слышите?.. Слышите?..
Мы уже шли через степь. Но вот штабс-капитан Карнаоппулло нагнал роту. Он задыхался.
— Не волнуйтесь, поручик! Все будет исполнено. Патронную двуколку я подтяну ближе. А связь с цепями… Поручик Кумачев даже не обернулся.
Когда 2-й батальон входил в Первоконстантиновку, солнце уже спускалось за края крыш. Крестьян в деревне не было видно. Опять несли раненых. Перевязочный пункт находился возле ворот хаты, около которой остановилась наша рота.
— Сестра! Разрывными?.. Правда?..
— Сестра, вы были в цепи?.. Скажите, — курсанты, наверно?..
Сестра и фельдшер Дышло молча рвали бинты.
…Уже 7-я и 8-я роты пошли в бой. 5-я и наша лежали на улице. На улицу залетело несколько пуль… Взобравшись на забор, безрукий батальонный смотрел в бинокль.
— Слушайте, — сказал кому-то недалеко от меня лежащий поручик Науменко. — Не кажется ли вам…
И вдруг он уперся о ладони и быстро поднял голову. Батальонного на заборе уже не было.
— Сестра! Сестра!.. — кричал над канавой связной.
Батальонного положили на подводу. Но подвода не пошла в тыл. Раненный в грудь навылет батальонный остался руководить боем.
— Ше-ста-я!..
Мы вскочили.
Я видел, как подпоручик Морозов нахмурил вдруг запрыгавшие брови и как, отвернувшись в сторону, перекрестился подпоручик Басов…
За деревней подымались холмы…
Рассыпавшись в цепь, наша рота шла, не стреляя. Красных не было видно, — они лежали за холмами.
