Мы вышли на линию наших соседних цепей, приблизительно на версту от Первоконстантиновки.
— Цепь, стой!
…Несло пылью цветущей травы.
…Я лежал около Зотова и, выдвинув вперед винтовку, наблюдал, как бронзовый ленивый жук взбирался на стебелек качающейся травы. Раскачиваясь, стебелек гнулся…
Справа от меня лежал Горохов. За ним — Телицын.
— Телицын, холодная?? Телицын отнял от рта флягу.
— Да откуда?..
…А жук уже взобрался на самую верхушку стебля и, выставив усы, о чем-то задумался, не зная, очевидно, что делать ему дальше…
— Телицын, да глоток только!..
— Отстань!.. Вишь, двинем сейчас…
— Це-е-епь…
Мы встали и пошли, вскинув под руку винтовки. А далекие фланги цепей уже завязали бой и наступали, низко пригнувшись к земле…
— А где капитан Карнаоппулло? — спросил я поручика Кумачева, размеренным шагом идущего вдоль цепи. Поручик улыбнулся.
— А где ему быть? Доставкой патронов ведает… Но клянусь богом…Вдруг он остановился.
На мгновение остановился и я. За холмами что-то загудело.
— Комиссар объезжает. Видно, дела у них не совсем… Но кончить поручик не успел. На холмы, сверкая синей броней, быстро вползла цепь броневиков.
— Ура! — крикнул поручик Кумачев и бросился вперед, размахивая в воздухе ручной гранатой.
Но пулеметный огонь снизу, сверху — шрапнель скорострельных пушек Гочкиса сразу же смяли нашу цепь, зигзагами ее выгнули и отбросили назад. Я тоже бросился назад, потом повернулся и выстрелил в ближайший броневик. Винтовка ударила меня в плечо и повалила. Когда я вновь вскочил, винтовки под ногами у меня не было — только ствол и вкруг него щепки. Я схватил ствол…
Броневик шел возле меня…
— Цепь, назад! — где-то впереди кричал поручик Кумачев. — Це-е-епь…
Я видел сквозь пыль, бегущую за цепью, как повалился на землю Зотов.
— Зотов!.. — крикнул я, добежав до него. Возле него лежала фуражка, под самым ухом. В фуражку что-то медленно сползало, красное и круглое. Сползая, делалось все выше, круглей и краснее.
— Це-е-епь! — уже далеко передо мной кричал поручик Кумачев.
Возле меня — все на том же месте — кто-то волчком кружился. Упал… Изо рта Горохова била кровь.
— Це-е-епь…
Я вновь бросился назад, тоже в волны бегущей пыли. Но рота бежала уже за пылью. Когда пыль нагоняла роту, цепь сразу редела и бежала еще быстрей.
Медленно качаясь, передо мной поворачивался броневик.
— Це-е-епь…
Потом броневик остался позади…
— …Спа… спасите!.. Бра-атцы! — кричали раненые, хватая нас за ноги.
…Я помню красное солнце. Сквозь пыль оно казалось бурым…
— Бра-а-а…
А за нами гудели броневики, дробились в сухом треске пулеметы и, как камни в битом стекле, звенели скорострелки Гочкиса…
Полк бежал вдоль главной улицы Первоконстантиновки. Поперечные улочки были уже заняты красными. Красные выкатывали пулеметы. На скрещении главной улицы с поперечными лежали друг на друга упавшие тела. Тела ворочались и шевелились, как шевелятся, очевидно, холмы при землетрясении.
— Беги! Беги! — кричали за нами. И мы бросились вперед… Быстро темнело.
…И опять взошла луна. Такая же желтая, как в ночь перед тем над Армянским Базаром.
Черной смолой сползал полк с Перекопского вала.
Мы шли назад — к кострам.
Опустив ствол разбитой винтовки до самой земли, я шел среди солдат и офицеров чужих рот.
На валу стоял генерал Туркул. В глазах у него я видел слезы.
…Костры догорали. Когда на них набегал ветер, огонь ложился на траву и шипел, торопливо зарываясь в землю.
Поручик Науменко, я и двенадцать солдат нашей роты сидели около огня. Другие не вернулись.
Вдали опять шел бой, но уже лениво и как-то нехотя.
— «Тогда считать мы стали раны, — вздохнув, тихо сказал поручик Науменко, — товарищей считать…»
Красный свет расползался по его лицу, стекая за ухо, за которым медленно шевелились тоже красные волосы.
— …а господин поручик ротный упал. Его уже в деревне подшибло. Видел я… — рассказывал Галицкий, единственный уцелевший солдат моего взвода. Васюткин и Осов к красным перебегли, тоже видел… чего не видел, не скажу, господин поручик!.. А подпоручика Морозова не видел, вот. Никак нет, не пришлось видеть!..
Подошел штабс-капитан Карнаоппулло.
— Ну, а как патроны, господа, поизрасходовали? Я встал и пошел в темноту.
— Жаль, жаль подпоручика Морозова! — побрел за мною поручик Науменко. Я ускорил шаг.
Но подпоручик Морозов вернулся.
Было это под утро. Он разбудил меня, взяв за плечо.
— Слушай!.. Я вскочил.
— Слушай, где фельдшер Дышло?.. Ах, черт, да помоги же!..
Он выволок из Первоконстантиновки какого-то раненого ефрейтора.
— Знаешь, до черта похож на моего брата, павшего под Черновицами…
Я взял ефрейтора за плечи. Приподнял. Ефрейтор открыл глаза, большие и, кажется, синие, как у ребенка.
— Понесем?..
— Бери за ноги!.. Так! Ну-ка, ра-аз…..А возле потухшего костра бредил поручик Науменко, жалобно повзвизгивая, как щенок на морозе.
На следующее утро, 26 мая, Первоконстантиновка была вновь взята — 2-м Дроздовским полком. К полдню мы вошли в нее вновь — убирать убитых. Работали мы до самого вечера. Почти все убитые имели глубокие штыковые раны. За огородами, в густом ивняке, мы нашли и подпоручика Басова. У него была разбита ступня и штыком проколото горло.
ПЕРВЫЕ НЕДЕЛИ В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИ
Ротой командовал штабс-капитан Карнаоппулло. Но бои после Первоконстантиновки были не серьезные, так что ему не приходилось даже слезать с подвод, на которые вновь, как когда-то при Деникине, был посажен наш пополненный пленными полк.
— Ребята! Ребята!.. — кричал с подводы поручик Скворцов, присланный из офицерской роты на взвод Басова. — Ребята, руби топором!.. Кого черта!.. Оставлять, что ли?..
Зрела вишня. Но подводы шли быстро и, проезжая по деревням и колониям, солдаты только подымали головы и провожали сады глазами.
— А ну, да скорей ты! Топоры!.. Руби топором!..
Над подводами 4-го взвода вырастал лес молодых вишневых деревьев.
Ворочаясь среди непокорных ветвей, поручик Скворцов ругался:
— Чего с зелеными рубил?.. Что?.. Что глаза выкатил?.. Не было с красными?.. Я тебя научу к «зеленым» тянуться!.. «Зеленые» на Кавказе остались!..
