Мы шли в контратаку.
…Как и мы, курсанты разомкнулись всего лишь на один шаг. Как и нас, их можно бы было взять одним пулеметным взводом. Но пулеметы с обеих сторон молчали. Очевидно, командир курсантов, так же, как и генерал Туркул, решил боя не затягивать.
Петь курсанты перестали. Мы также шли молча. Только трава под коленями рвалась, как под рукой приказчика рвется тугой коленкор: раз! раз! раз!..
Я помню, — ногти вошли в ложе винтовки. Помню, как остро хотелось мне, чтоб навстречу нам брызнули пули. Но рота шла молча.
И молча шли курсанты. Не стреляя.
Прицел шесть… Нет, уже четыре… Четыреста шагов. Рота шла, виляя флангами. Под ногами рвался коленкор: раз! раз! раз!..
Я скосил глаза направо, туда, где шел полковник Лапков. Полковник Лапков роты не вел, — рота тянула его за собой. Он бессмысленно смотрел вперед. Нижняя губа его свисала, подбородок дрожал. «Зачем он не бросает?.. Нужно бросить вперед, — думал я, все крепче сжимая винтовку. — Рота не выдержит… Бросай!.. Да бросай же!..»
А коленкор под ногами рвался уже медленней — раз! раз! раз! — точно рука приказчика рвать его уставала. Ра-аз! ра-аз!..
Триста…
Штыки курсантов поднялись — наши опускались. Цепь курсантов угловато выгнулась. Теряла равнение и наша. Двести… Местами цепь уже порвалась. Но подбородок полковника все еще свисал вниз… Сто… Цепь завиляла. «Раз, два, три…» — считал я секунды, — шагов считать я больше не мог… И вот, сломавшись зубчатой пилой, цепь заерзала, с двух сторон сдавленная вдруг отяжелевшими флангами.
«Сейчас, сейчас побежим… — мелькнуло во мне. — Сейчас!.. Да бросай, бросай же!..» Но раздался выстрел, — кто-то из нас не выдержал. И вслед за выстрелом стиснутый в груди страх рванулся вперед хриплым, освобожденным криком:
— Ура-а-а!..
Побежали не мы. Побежали курсанты.
Широкой цепью мы шли назад к ограде. Хотелось курить, но никто не мог крутить цигарки.
Только один поручик Горбик то и дело выбегал из цепи, — то вперед, то назад, то в сторону.
Поручик Горбик пристреливал раненых курсантов.
Прошло несколько часов.
Квартирьеры все еще не возвращались. Жара текла по пыльным улицам Орехова. На камнях она оседала. Мы лежали под самыми заборами, там, куда камни не доползали.
Через улицу — тремя-четырьмя домами дальше — разместился штаб полка. Около ворот штаба стоял поручик Горбик.
Орехов был пуст. Жители сидели в домах. Дома были заперты.
Посреди улицы, вдоль которой разместилась офицерская рота, валялся дырявый сапог. Какой-то котенок легонько толкал его лапкой.
— Смотри-ка, зверюшка какая! — сказал, улыбаясь, поручик Аксаев.
— Ух, жара!.. — вздохнул возле него капитан Темя. — А уснуть бы сейчас, господа!.. А?.. И выспаться!..
— Но не тем холодным сном моги-лы,
басом запел кто-то.
— Дурак!.. Не холодным?.. А каким тебе еще?.. Тебе чтоб и в могиле печенки припекло?..
Кто-то засмеялся.
А взобравшийся на сапог котенок вдруг выгнул спину, прыгнул в сторону и скрылся в траве канавы.
По улице вели пленных.
Все три пленных курсанта были босы. Руки у них были скручены за спиной. Когда курсанты с нами поравнялись, один из них высоко в воздух подбросил ногой дырявый сапог с улицы.
— Ишь, нервничает!.. — сказал поручик Пестряков и тяжело и громко зевнул.
Солнце пекло все сильней. Из-под соседних ворот опять выбежал веселый котенок.
— А зверюшка-то, зверюшка-то наша!.. Но вдруг, подняв головы, мы удивленно посмотрели друг на друга.
…за-клей-менный
Весь мир голодных и ра-бов! громким голосом пел кто-то в кустах за пыльными домишками.
— Господа!
— Господа, кто это?..
Кое-кто из офицеров приподнялся.
— Такого нахальства!.. такого… — И, сплюнув, поручик Ягал-Богдановский встал и пошел через улицу в штаб. А голос за штабом крепчал и рос:
Эт-то есть наш послед-ний,
все выше и выше подымался он,
И реши-тель-ный бой,
С Интер…
Здесь короткий выстрел подсек пение. Следующие два выстрела упали уже в тишину…
* * *
Солнце сдвинуло тень под самые наши ноги. Мы лежали, еще ближе прижавшись к забору.
— …И пел, господа офицеры, и пел!.. — рассказывал какой-то вольноопределяющийся. — Вокруг крики: «Заткнись!.. Ты!.. Молчи!.. Сволочь!..» А он, господа офицеры, — и знаете, плюгавый такой! — стоит себе и, понимаете…
— Господа, слыхали? — еще издали крикнул нам поручик Горбик. — Слыхали, как Туркул его петь заставил?.. «Ах, сука такая!. Пой на прощанье!..крикнул Туркул — Пой, чтоб знал, за что подыхаешь!..»
— А не врете?
Поручик Горбик вспыхнул. Потом улыбнулся.
— Вам бы, Дегтярев, в че-ка служить! Всё допытываетесь! Спросите у генерала Туркула. Ага, не спросите!..
Кто-то стучал в закрытые ставни окна:
— Молока!.. Хозяйка…
На самом солнце, посреди улицы, стоял подпоручик Морозов.
Он долго смотрел почему-то на драный сапог, которым играл веселый котенок и который ткнул потом в сторону идущий к штабу красный курсант.
АЛЕКСАНДРОВСК И БОИ ВДОЛЬ ДНЕПРА
Лошади шли рысью. С подвод соскакивали солдаты, бежали в степь на баштаны и вновь, уже с арбузами, нагоняли обоз.
За подводами каждой роты шла тачанка с бочкой. Воды в бочках не хватало. Возле бочек, по всему нашему пути через степи, бежало по несколько солдат. Несколько офицеров бежало и за бочкой нашей роты.
— На Днепр идем, — напьетесь! — кричал с подводы полковник Лапков. — По ме-ста-ам!
— Накачал брюхо и командует! — ворчал мичман Дегтярев, вполоборота сидящий на краю нашей подводы. — А нам пальцы сосать, что ли?
Сидящий по другую сторону мичмана поручик Ягал-Богдановский обернулся:
— Мичман, не забывайтесь! — И, опять склонившись над поручиком Пестряковым, вопросительно поднял брови: — Так!.. Ну, и что же?..
— Вот и говорю… Махно нам подчинился. Володин подчинился. Граф Пален в Белоруссии подчинился… Это уже три… — продолжал поручик Пестряков, растянувшись на подводе и выгрызая из разбитого кулаком арбуза красные куски мякоти. — Булак-Балахович с Савинковым — это уже четыре… Атаман Семенов — пять… Это и называется своими силами. Народными, так сказать, силами… Ну, так что же вы скажете, дорогой Ягал-Богдановский?.
