А вечером, когда Дубровский и Потемкин ужинали в своей комнате, к ним зашел Макс Борог. Из всех следователей ГФП этот чех наиболее приветливо относился к новому переводчику Рупцхаймера.
— Что, дополнительный паек уничтожаете? — спросил он с порога, поглядывая на бутылку вермута.
— Приходится, раз по половине бутылки на нос дали, — ответил Потемкин.
— Но ведь еще и по бутылке шнапса.
— Так это же на целый месяц.
— А ты выполняй предписание.
— Какое предписание? — не понял Дубровский.
— Есть такое. Улучшать питание за счет местных условий, — пояснил Макс Борог.
— Цап-царап называется, — добавил Потемкин и рассмеялся. — Это когда на обыске у кого-нибудь будешь — бери себе, что плохо лежит.
— Присаживайтесь к нам, — предложил Дубровский Максу Борогу.
— Свои пятьдесят граммов португальских сардин я уже съел. А вот месячный дополнительный паек еще не успел получить. Что там на этот раз дали? — спросил тот, не решаясь сесть.
— Не густо. По бутылке шнапса.
— Про шнапс я уже слышал. А еще что?
— Полбутылки вермута, пять пачек сигарет и две плитки соевого шоколада, — перечислил Дубровский.
— Ничего, не унывай. Сегодня вечером еще подкрепимся в штабе корпуса. Там в двадцать часов большое застолье намечается, пригласили всех наших. Рунцхаймер просил передать, чтобы вы были тоже…
— Можно было бы и не ужинать, сэкономили бы, — с сожалением проговорил Потемкин.
— А если не пойти? — спросил Дубровский. Потемкин и Макс Борог переглянулись.
— Нет, пойти, конечно, хочется, но у меня назначено свидание с дамой, — пояснил Дубровский.
— Ничего. Ваша дама и завтра никуда не денется. А товарищеский ужин не так часто бывает. Хорошее застолье сближает людей, — сказал Макс Борог, кладя руку Дубровскому на плечо. — Думаю, вы не пожалеете, если пойдете.
И Дубровский не пожалел. Наоборот, он был признателен Максу Ворогу за то, что тот уговорил его пойти на товарищеский ужин в штаб корпуса, а потом прихватил его в гости к своему приятелю из армейской разведки, на квартире которого собралась небольшая компания немцев и чехов. За столом сидели и женщины. Одна из них особенно приглянулась Дубровскому.
Ее светлые длинные волосы спадали на плечи, голубые глаза светились задором. Она знала, что молода и красива, и потому гордо держала голову, поминутно улыбалась, показывая ряд небольших белоснежных зубов. Ей было не больше двадцати двух — двадцати четырех лет.
Стол был уставлен французскими винами. Закуска была скромная. Кроме тоненьких ломтиков голландского и бельгийского сыра на тарелках лежали кусочки сала и колбасы. Хлеба не было вовсе. Прислушиваясь к разговорам, Дубровский понял, что эта маленькая пирушка организована в честь той самой блондинки, на которую он обратил внимание. Поначалу он думал, что сегодня ее день рождения, и хотел было предложить оригинальный тост, но из дальнейших высказываний присутствующих убедился, что ошибся.
Армейский лейтенант, сидевший неподалеку от Дубровского, обратился к ней с просьбой:
— Светлана! Расскажите нам подробнее, как это было? Все притихли.
— Очень просто, — сказала она певучим грудным голосом. — В Миллерово комнату снять было нетрудно. Мой паспорт ни у кого не вызвал сомнений. Как-то вечером в кинотеатре познакомилась с одним подполковником, сказала, что вернулась из эвакуации и пока нигде не работаю. После кинофильма он вызвался провожать, попросился в гости. Я пококетничала для вида, но пустила его к себе.
— Он хоть красив был, этот русский? — прервал ее оберлейтенант, хозяин квартиры, сидевший с ней рядом.
Светлана жеманно передернула плечами.
— Ничего. Так себе. Он работал в штабе армии. Это меня очень обнадеживало. Он пообещал устроить меня на работу в строевой отдел. Правда, туда меня не допустили. Но по его просьбе взяли вольнонаемной в управление тыла армии, где я работала и заводила нужные знакомства.
— И продолжала встречаться с этим русским? — ревниво спросил все тот же оберлейтенант.
— А почему бы и нет? От него я узнала много интересного. Потом, когда собрала кое-какие сведения, угостила его этиловым спиртом и вернулась обратно.
Дубровский сидел не шелохнувшись, у него пересохло в горле. Ненависть закипала в груди, но он продолжал улыбаться. Теперь он окончательно понял, по какому поводу чествуют Светлану немцы из разведотдела армейского корпуса.
По ее плохому произношению, по тому, как с трудом подбирала она немецкие слова, не трудно было догадаться, что она даже не фольксдейче, а русская. Дубровский невольно вспомнил Татьяну Михайлову — юную сталинградку, которая и на втором допросе отказалась отвечать Рунцхаймеру. А когда тот, рассвирепев, начал избивать ее плеткой, швырнула ему в лицо брошюрку с названием «В подвалах НКВД».
После этого ее с диким садизмом истязал фельдфебель Вальтер Митке, но Татьяна так и не выдала тайны, хотя знала совсем немного. Ее расстреляли на рассвете вместе с теми семью «подозрительными», задержанными на вокзале во время облавы.
«Да! Та была наша. Простая советская девчонка. А эта? Откуда берутся такие?…» — подумал Дубровский и неожиданно для себя, обращаясь к Светлане по-русски, спросил:
— Чем же вас наградили за этот подвиг?
— Сегодня наш генерал вручил Светлане орден служащих восточных народов второго класса с мечами! — торжественно произнес обер-лейтенант на ломаном русском языке.
— А главное, генерал преподнес мне целую коробку французских вин. И еще сказал: «Госпожа Попова, я обещаю вам такой же орден первого класса в золоте, когда вы вернетесь в следующий раз», — хвастливо заявила она тоже на русском. Язык ее был безупречен.
Дубровский встал с бокалом в руке и торжественно произнес на немецком языке:
— Господа, если позволите, я хотел бы поднять тост за новые успехи нашей очаровательной Светланы! Имея такую привлекательную внешность, можно добиться многого. Откровенно говоря, я и сам бы не устоял перед ее красотой. Итак, господа, за ее новые успехи, за скорейшее возвращение! За орден первого класса в золоте!
Он залпом осушил бокал и под общие аплодисменты опустился на свое место. Макс Борог, сидевший рядом, взял со стола большую бутылку бургундского и вновь наполнил его бокал кроваво-красным вином.
— Молодец! Хорошо сказал, — проговорил он. — Такая женщина стоит целой дивизии. Но не вздумай за ней ухаживать. Обер-лейтенант — мой друг. Он безумно ревнив. Ради Светланы готов бросить жену и детей. Правда, она не арийка. И вряд ли он осмелится связать с ней свою судьбу. У немцев на это особый взгляд.
— А я не задумываясь женился бы на ней, — прикидываясь хмельным, изрек Дубровский. — Женщин, таких женщин любить не возбраняется. И вообще, грудью женщины вскормлено человечество.
