— Ну и счастливчик же этот Вилли, — размышлял Рунцхаймер. — За каких-нибудь три дня выловил в Таганроге огромную партизанскую банду и теперь, конечно, будет поучать всех, как надо работать. А полицайкомиссар Майснер — этот лысый боров — будет ставить его в пример, будет разглагольствовать о долге и чести, о любви к фюреру и фатерланду. Без сомнения, он припомнит мне и взорванную водокачку, и сожженный маслозавод, и погибшего доктора Месса. Придется молча выслушивать его нарекания. А впрочем, и у меня есть, что сказать… Эта учительница и секретарь подпольного обкома в моих руках. К тому же, по донесению агента Золотарева, сегодня ночью мои люди возьмут эту банду в Первомайке. Хотя в ней всего несколько человек, но и это работа. Первомайка не Таганрог. Откуда там наберется больше? А почему бы и нет?
Рунцхаймер вызвал к себе следователя Вальтера Митке, которому поручил ночную операцию по аресту подпольной группы в Первомайке, и приказал:
— Вы там не церемоньтесь. И Кузьмину, и Кравцову допросите на месте. Вытяните из них адреса остальных бандитов. Арестуйте всех, кого они назовут. Арестованных доставите сюда, в гараж. Завтра я сам буду с ними разбираться. Эту операцию я целиком возлагаю на вас.
— Будет исполнено, господин фельдполицайсекретарь! Я просил бы вашего разрешения взять с собой Карла Диля. Он мастер быстрых допросов и мог бы быть мне полезен.
— Карл Диль заступает сегодня дежурить по команде. А с вами поедет Рудольф Монцарт и Алекс. Кроме того, по моему распоряжению начальник русской вспомогательной полиции выделит для вас шесть полицейских. Этого вполне достаточно.
— Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь!
Рунцхаймер с улыбкой посмотрел на тонкий, с горбинкой, нос Вальтера Митке, на его рыжеватые усики а-ля Гитлер, на длинные, почти по самые скулы, бакенбарды и подумал: «Этот хлыщ должен нравиться женщинам. Впрочем, бакенбарды нынче не в моде».
— Можете идти. Желаю успеха, — благосклонно сказал он и подумал, что точно такие же усики носит и полицайкомиссар Майснер.
Улыбка мгновенно исчезла с лица Рунцхаймера. Он вспомнил о предстоящем совещании, о длинных проповедях шефа и, выпроводив Вальтера Митке, начал собираться в дорогу.
Из окна своей комнаты Дубровский видел, как Рунцхаймер вышел к машине, как шофер услужливо распахнул перед ним дверцу «мерседеса». А через минуту взревел мотор — и автомобиль медленно выехал за ворота.
Чтобы не попадаться на глаза следователям ГФП, которые в самый последний момент могли прихватить его с собой на одну из ночных операций по аресту советских патриотов, Дубровский решил не выходить из комнаты. Он разложил перед собой отпечатанные на машинке статьи для местной газеты, переданные ему Рунцхаймером. Если кто-нибудь из следователей зайдет и попросит его поехать с ним, он сошлется на срочное задание шефа.
Прошло не менее двух часов, пока оба крытых брезентом грузовика, находившиеся в распоряжении ГФП, выехали со двора. Теперь, кроме дежурного унтер-офицера и нескольких солдат охраны, на территории внешней команды никого не осталось. Дубровский собрал со стола разложенные бумаги, надел поверх френча ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и отправился в город.
Алевтина встретила его приветливо. Не скрывая радости, рассказала, что достала пачку настоящего чая и собирается угостить его домашним вареньем, которое сохранилось еще с довоенных времен.
Когда мать Алевтины ушла на кухню, Дубровский сказал:
— Аля, у меня к тебе огромная просьба. И ты обязательно должна ее выполнить.
Алевтина вскинула брови, ее длинные ресницы взлетели вверх, в глазах появился лукавый огонек.
— Интересно, какую это просьбу я обязана выполнить?
— Завтра утром ты пойдешь в село Малоивановку и приведешь оттуда одного паренька.
— А далеко ли до этой Малоивановки?
— Километров двадцать — двадцать пять, не больше.
— Туда же без пропуска не пропустят.
— Пропуск я для тебя приготовил! — Дубровский достал из кармана сложенный вдвое листочек и протянул его Алевтине. — На вот. С этим тебя нигде не задержат. А мальчонке еще и пятнадцати лет нет. Его без пропуска проведешь. Зовут его Виктор. Паренек серьезный. Скажешь ему, что ты от Леонида Дубровского, что я хочу его повидать в Кадиевке. Соскучился, мол. Словом, уговаривать его не придется. Кроме меня, у него никого не осталось. Родителей он потерял, да так и не нашел; Война ведь теперь…
Дубровский рассказал Алевтине, как отыскать дом сестер Самарских в Малоивановке.
— Может, попутная машина подвернется, тогда завтра же и возвратишься. А если нет — переночуешь в Малоивановке, а на другой день назад, — закончил он.
— А вдруг спросят, зачем я иду в Малоивановку?
— Скажешь, за продуктами. Возьми с собой для обмена что-нибудь. Кстати, там, на селе, гораздо выгоднее обменять можешь. Только не говори, что я тебя послал. Это никого не должно интересовать. Виктора приведешь к себе домой. Я сам к вам приду. Завтра наведаюсь, а если не вернетесь, послезавтра опять загляну. Договорились?
— Хорошо! Я попробую.
— А это, — Дубровский взял со стула небольшой сверток и подал Алевтине, — продукты. Немного хлеба, плавленый сыр и французские сардины. Чтобы Виктор у вас нахлебником не был.
— И долго он у нас жить будет?
— Дня два, не больше. Со мной повидается и уйдет обратно в Малоивановку. Там ему вольготнее.
— Леонид! А когда же ты меня на работу устроишь? Или уже забыл о своем обещании?
— Нет, не забыл. Считай, что ты уже работаешь. Будешь выполнять мои поручения. Для начала вот тебе сорок семь оккупационных марок.
— Такая работа мне нравится. А какой-нибудь документ ты мне выдашь?
— А как же! Не пройдет и недели, получишь охранную грамоту. С таким удостоверением на биржу труда тебя больше не вызовут.
— Ив Германию не пошлют?
— Не пошлют, не пошлют, не бойся.
— Спасибо тебе, Леонид. Большое спасибо тебе за помощь. Если бы не ты… Даже страшно подумать… А теперь, когда ты рядом, я ничего не боюсь.
— И правильно делаешь. Волков бояться — в лес не ходить.
— Леонид, а этот мальчонка знает, что ты у немцев работаешь?
— Должен знать. Во всяком случае, можешь сказать ему об этом. Тут никакого секрета нет.
— А если наши придут, как оправдаешься?
— Там видно будет. К тому же совесть моя чиста. Я свои руки кровью советских людей не запачкал. — Дубровский поднялся из-за стола. — А сейчас мне пора идти.
— Как же так? А чай? А варенье? Подожди, я сейчас, я быстро.
Алевтина суетливо достала из буфета чашки, вазочку с вареньем и, распахнув дверь комнаты, крикнула:
— Мама, ну скоро вы там?
