— Там лейтенант Штерн, мой заместитель. Он распорядится. Я пока буду здесь.
Староста и переводчик торопливо вышли из дома. В окно Дубровский увидел, как они подбежали к офицеру, выстроившему солдат перед комендатурой.
— Курите? — услышал Дубровский и, повернувшись к капитану, увидел протянутый ему портсигар с сигаретами.
— Благодарю.
Леонид не отказался от предложенной сигареты.
— Вы служите в этой комендатуре? — спросил капитан.
— Нет. Я переводчик Чернышковской комендатуры. Моя фамилия Дубровский. Был под Сталинградом и во время отступления…
— О! Вы были под Сталинградом?! — перебил его капитан. — Это действительно так страшно, как рассказывают?
— Что страшно? — переспросил Дубровский, делая вид, будто не понял, о чем идет речь.
— Ну, это русское наступление. Мне рассказывали, что там был сплошной ад.
— Да. Это было довольно неожиданно. Наша комендатура располагалась в ста километрах от Сталинграда. Но русские так стремительно ринулись на запад, что мы вынуждены были бросить все и уходить ночью. Мы не хотели оказаться в кольце.
— Но окружение — это еще не конец. Главное, не терять голову. Наша дивизия австрийских стрелков тоже попала в прошлом году в окружение под Великими Луками. Но наше командование успешно вывело войска из кольца. Русские ничего не могли предпринять. Правда, мы потеряли много солдат, но не потеряли боеспособность. А фельдмаршал Паулюс просто струсил. Это непостижимо. Иметь трехсоттысячную армию — я сдаться в плен! Такое не укладывается в моем сознании.
— Но ведь и Манштейн не сумел прорваться на помощь Паулюсу.
— Было уже поздно. У Манштейна не было достаточно сил. А Паулюс держал фронт на Волге. Как он мог допустить, чтобы русские прорвались к нему в тыл!
— На участках прорыва русских фронт держали итальянские дивизии.
— О! Эти макаронники никогда не умели воевать. Еще Наполеон говорил, чтобы разгромить Италию, достаточно десяти дивизий. А если иметь Италию своей союзницей, французам потребуется не менее тридцати дивизий, чтобы защищать ее.
— Да, Наполеон был велик, но и он совершил роковую ошибку.
— Господин Дубровский, Наполеон пошел на Россию во главе стотысячной армии. А у Паулюса было более трехсот тысяч. И не французов, а немцев. Немецкий солдат несравнимо выше французского. Со времен Наполеона французы отвыкли повиноваться. А немецкий солдат готов идти на любые жертвы ради фюрера и великой Германии.
— Я полностью с вами согласен. И тем печальнее положение фельдмаршала Паулюса, который не сумел правильно использовать немецких солдат на Волге. Я клянусь головой, что виною всему эти проклятые итальянцы.
— О, да-да! Я с вами согласен. Вы не только блестяще владеете немецким языком, но и мыслите как настоящий немец. Вы очень интересный собеседник. Я хотел бы подробнее поговорить с вами о том, что произошло под Сталинградом. Где вы остановились?
Дубровский неопределенно пожал плечами.
— Господин капитан, вы приехали как раз в тот момент, когда староста должен был определить меня на постой.
— О, это хорошо! Я позабочусь, чтобы нас поместили в одном доме. Мы проведем сегодня приятный вечер.
— Благодарю вас, господин капитан. Это большая честь для меня. Но со мною малыш, который, как песчинка в пустыне, затерялся в этой большой войне.
Дубровский рассказал капитану историю Пятеркина, объяснил, что за несколько дней совместных скитаний привязался к беспомощному мальчугану и не хотел бы с ним расставаться. Капитан внимательно слушал, участливо кивал головой.
— О! Я прекрасно вас понимаю, — сказал он. — Я сам отец двоих детей. Старшему сыну всего десять лет. Уже два года я не видел свою семью.
— А вы кадровый военный? — заинтересовался Дубровский.
— О, нет, нет. Если бы не эта война, никогда не надел бы мундир. Я доктор философии, преподавал в Венском университете. Представьте себе, в юности хотел стать врачом, но неожиданно для себя увлекся философией.
— Тогда мы почти коллеги, — улыбнулся Дубровский. — Я тоже мечтал стать врачом и даже поступил в медицинский институт. Это было в Москве. Но вскоре я понял, что не приспособлен для такой деятельности. Да, да. На занятиях в анатомичке при виде крови у меня всякий раз кружилась голова. Пришлось перейти из медицинского института в институт иностранных языков, на немецкое отделение.
— Судя по вашему произношению, вас неплохо учили. Я бы даже сказал…
Капитан не успел закончить фразу. В комнату вошел переводчик и доложил о размещении солдат. Вскоре явился и староста. Выполняя пожелание капитана, он определил Дубровского на ночлег в ту же хату, где остановился капитан.
В доме сестер Самарских было три комнаты. Самую большую из них по приказу старосты отвели немецкому офицеру. А маленькую, в другой половине хаты, предоставили Дубровскому с мальчиком. Денщик капитана Дитриха — так звали немецкого офицера — принес на ужин несколько банок французских консервов, бутылку шнапса и курицу. Одна из хозяек готовила ужин, другая, постарше, проворно набивала соломой тюфяки для ночлега.
Дубровский вместе с Пятеркиным помогали ей застелить постели на полу небольшой каморки, когда в распахнувшуюся дверь вошла девочка лет десяти с большой подушкой в руках.
— Мама, ты эту просила принести?
— Эту, Любушка, эту. А другая нам с тобой на двоих осталась.
Девочка бросила подушку на тюфяк и, отойдя в сторону, неожиданно обратилась к Виктору:
— А твоя мама где?
— Сам не знаю. Ушли с батькой во время русского наступления.
— А ты разве не русский? — вмешалась в разговор хозяйка. Виктор удивленно посмотрел на женщину.
— Русский я! — с гордостью ответил он.
— Почему же своих-то русскими называешь? Наши ведь это.
— Все так говорят, вот и я тоже, — смущенно оправдывался мальчик.
— Нет, не все. От немцев это пошло. А нам с тобой ни к чему…
— Правильно, хозяюшка! — перебил ее Дубровский, оберегая мальчугана от дальнейших расспросов. — Я вот белорус, а все одно всегда говорю «наши».
— Зачем же тогда ихнюю форму надели?
Дубровский усмехнулся. И вдруг спросил:
— А ваш муж какую одежду выбрал?
— Наш папа на войне. Он в Красной Армии с немцами дерется! — скороговоркой выпалила девочка.
— Люба! — воскликнула женщина, метнув на дочку недобрый взгляд.
— А вы не бойтесь. Вас как зовут-то?
— Евдокия Остаповна.
— Вот и прекрасно, Евдокия Остаповна. Спасибо вам за постель. От мужа-то давненько небось весточек не было?
— Последнее письмецо за неделю до прихода немцев я получила от него. А теперь кто его знает, живой ли?
