Стоя навытяжку перед полицайкомиссаром Майснером, Потемкин сбивчиво объяснял:
— Я всего на секунду подошел к столу. Посмотрел в протокол допроса. А он… Не знаю, как это… Только сидел на табуретке. Смотрю, уже нет. Я к окну. Открыто оно было. Жарко очень… К окну подскочил. Вижу, он бежит. Пока пистолет вытаскивал, он к углу подбегал. Два раза выстрелил, да, видно, промахнулся. Пощадите, господин полицайкомиссар! Такого за мной никогда не было.
— Ступайте, Алекс, я подумаю, как вас наказать, — раздраженно сказал Майснер. — В такое тревожное для германской армии время вы допустили непростительную оплошность.
— Я оправдаю ваше доверие, господин полицайкомиссар. Я постараюсь.
— Ступайте, ступайте…
Когда Потемкин ушел, Майснер обратился к находящимся в его кабинете Рудольфу Монцарту, Дубровскому и агентам Шестопалову и Филатьеву:
— Видите, к чему приводит расхлябанность?… А обстановка усложняется с каждым днем. Сегодня утром русские ворвались в Таганрог. Возможно, вскоре нам придется оставить и Сталино. В связи с этим ГФП-721 должна перебазироваться в Днепропетровск. Я назначаю вас в передовую команду. Старшим будет фельдфебель Монцарт. Подготовите там надлежащее помещение. Время выезда я сообщу дополнительно… Видимо, отправитесь вечером или этой ночью. Так что потрудитесь никуда не отлучаться из штаба.
Вместе с остальными Дубровский покинул кабинет шефа.
А Ольга Чистюхина все еще находилась в лагере. Ее побег откладывался со дня на день. Подпольщики никак не могли наскрести необходимую сумму. Сам Дубровский передал Марии Левиной все имевшиеся у него деньги. Но и этого было мало. Не хватало восьмисот рублей, а полицейский ни за что не соглашался на меньшее. Боясь, что в спешке эвакуации гестаповцы могут уничтожить заключенных в лагере, Дубровский решился на крайний шаг. Он занял у Макса Борога недостающие деньги.
Сегодня, 30 августа, он должен был передать эти деньги Марии Левиной, которая накануне сообщила ему, что побег намечается на 1 сентября. Теперь же распоряжение полицайкомиссара Майснера и его приказ, запрещающий отлучаться из штаба, ломали все его планы. «Что делать с деньгами? Их во что бы то ни стало надо передать Марии. Как быть?» — раздумывал Дубровский.
Он пошел к себе в комнату. Александр Потемкин в одиночестве восседал за столом наедине с бутылкой шнапса. Он хмуро из-под бровей поглядел на Дубровского.
— Опять нализаться хочешь? — спросил тот.
— А что остается делать? Сейчас передали, что немцы оставили Таганрог.
— Видно, и в Сталино мы недолго задержимся, — скрывая радость, проговорил Дубровский.
Потемкин метнул на него недоверчивый взгляд.
— Да-да! Это не я, это Майснер сказал. Меня даже назначили в передовую команду. Сегодня ночью выезжаю в Днепропетровск.
— А меня еще кара ждет за этого пленного лейтенанта.
— Как же ты его проглядел? — Дубровский усмехнулся.
— Я его отпустил. А стрельбу поднял, когда уже Монцарт за дверьми топал, — сказал Потемкин и вопросительно, изучающе посмотрел на Дубровского.
— Понятно.
— Не вздумай донести. Тебе все одно не поверят… А я тебя на другом подловить могу.
Но Дубровский и не собирался доносить.
— Значит, на всякий случай вину искупаешь? — спросил он.
— А хоть бы и так. Случай представится — подтвердишь, коли цел останешься. Да и сам лейтенант за меня скажет слово, ежели что…
И вдруг Дубровский решился.
— Послушай, Алекс, не волки же мы. Нам друг друга поддерживать надо.
— К чему клонишь?
— Просьба у меня к тебе одна.
— Какая такая просьба?
— Деньги мне надо передать одной женщине. Восемьсот рублей. А Майснер запретил отлучаться из штаба.
— Зачем ты ей отдаешь? Уезжай себе по-спокойному.
— Да не ее это деньги. Это за сапоги она передать должна. Словом, какое тебе дело? Хочешь другу помочь, сходи. Не желаешь, без тебя обойдусь.
— Ты, Леонид, не серчай на меня. Для друга я на все готов. Выпьем сейчас, и схожу. — Он достал из кармана несколько яблок. Положил их на стол. Налил шнапса в стаканы и сказал: — Давай за дружбу. За то, чтобы наша нигде не пропадала.
Как ни противно было Дубровскому, а выпить пришлось. Поставив стакан, он достал и пересчитал деньги, протянул их Потемкину:
— На, Алекс. Адресок я тебе сейчас напишу. Дубровский оторвал клочок газеты. Карандашом написал на полях адрес.
— Это не так далеко. Минут двадцать ходу, не больше. Он объяснил, как лучше найти квартиру Левиных.
— Спросишь Марию Левину. Скажешь, от Леонида. И передашь деньги. Она все знает.
— Ладно, сделаю. Только ради тебя иду, ради нашей дружбы.
Потемкин поднялся из-за стола, направился к двери.
— А если ее не будет дома? — спросил он, обернувшись.
— Дома она, дома. Меня ждет.
— Ладно.
Оставшись один, Дубровский не торопясь уложил в небольшой чемоданчик свои вещи. Потом присел к столу и принялся писать Валентине Безруковой. Он хотел поставить ее в известность о неожиданном отъезде.
Только вчера они вместе провели весь вечер. Он записал последние сведения о группе «Донец», которая готовила немецких агентов для заброса в тылы Советской Армии. Об этом сообщил ему Макс Ворог. Валентина бережно взяла исписанные им листочки бумаги, спрятала их за лифчик и с нескрываемым восхищением заглянула ему в глаза.
— Леонид, я люблю тебя и восхищаюсь тобой.
Он сжал ее щеки ладонями, поцеловал в пухлые губы.
— И я очень люблю тебя. Ты даже не представляешь, какая ты прелесть. Мы обязательно будем вместе. Береги себя. А теперь слушай меня внимательно. Что бы ни случилось, не уходи из Сталино. Со дня на день наша часть может покинуть город. А ты дождись русских. Когда они придут, найди штаб любой части. Скажи, что тебе нужен Сокол. А когда тебя с ним свяжут, передашь ему все мои бумажки. Скажешь ему, что это от Борисова.
— Сделаю, Леонид! Обязательно сделаю все, что ты просишь. А ты не забудешь меня? — Она заглянула ему в глаза, пытаясь прочесть его мысли.
— Глупенькая, конечно, нет! Я тебе письма писать буду. А Сокол поможет вам с Леной устроиться на работу.
— Леонид, я такая счастливая! Ты даже не представляешь, какая я счастливая! — сказала она на прощание. — Только береги себя. Ведь я тебя люблю. Когда кончится война, мы с тобой поженимся? Правда?
— Правда! Если доживем до этого дня.
— Даже представить трудно, какой это будет радостный день. Мне не верится, что такое может случиться…
— Будет, Валя, обязательно будет!
