— Я… — просипел Олег, потом поднял голову, ткнулся ею в жидкость, сделал несколько глотков, промачивая язык и горло. — Я никогда не нарушаю своих обещаний. Сказал — значит, сделаю.
— Смертные слабы, ведун.
— Слабы. Но их воля ни в чем не уступает воле богов!
— Ты хочешь сказать, что намерен доказать свое утверждение? — приподняла брови Ледяная богиня. — Ну-ну, хотелось бы верить. Тогда… Тогда до встречи, ведун. Твой зарок дан до первого снега. Я приду за тобой, когда на лицо твое упадет первая снежинка, ведун.
Она поднялась и пошла через двор, рассеиваясь на ходу в знойном воздухе. Середин ткнулся лицом в миску, допил остатки воды, потом сжевал сушеные абрикосы и уронил голову между опустевшими емкостями.
Кто-то вдруг начал громко звать хозяина:
— Белей-паша, смотри! Он всё выпил и съел.
— Я знал, что урусы понимают только язык палки, — в голосе торговца звучало явное облечение. — Отнесите его в людскую, поставьте рядом воду. Ладно, и абрикосов с заднего двора тоже насыпьте, от них брюхо не свернется. Однако этого негодяя, чтобы взять цену, придется откармливать много дней.
На два дня Олега ставили в покое, только еду и питье приносили. Впрочем, ступни болели так, что он всё равно не мог толком ходить. Поэтому он лежал и смотрел в потолок, мучительно стараясь не вспоминать о девушках и, следуя зароку, пять раз в сутки долго и старательно возносил хвалу прекрасной Маре, пытаясь говорить как можно искреннее.
На третье утро к нему заглянул Белей-паша в сопровождении всё той же парочки. Вспомнив читанные в детстве в детективах тюремные правила, Олег поднялся, для вида постонав.
— Голову поклони! — потребовал торговец. Середин неумело поклонился, но Белей-паше хватило и этого выражения покорности. Он подступил, деловито пощупал мышцы Олега, заглянул ему в зубы, постучал по животу:
— Костяк хороший, но надобно веса нагнать и мяса. Махмуд, найди ему какое-нибудь тряпье, дабы кожу не спалил, и поставь пока к колодцу у репейника. Да, и повесь ему серьгу. А то ходит, как свободный.
— Да, господин, — поклонился слуга и потянул из пояса веревочный конец. Оказалось, что опоясан он был не толстым канатом, а косичкой из множества переплетенных толстых шнурков, каждый в локоть длиной. Таким шнурком он смотал невольнику руки за спиной и подпихнул того к выходу: — Топай. Хватит, навалялся.
Во дворе он оставил Олега под лесенкой, ведущей на второй этаж, сам нырнул в низкую дверцу возле одной из лунок для винограда. Вернулся Махмуд с намотанной на руку цепью, сплетенной из проволоки миллиметра три толщиной, повесил ее ведуну на шею, ухватился за мочку уха, оттянул, чем-то больно уколол — Середин даже вскрикнул от неожиданности, — потом что-то покрутил, теребя рану, поплевал, дернул за свисающую с шеи цепь:
— Пошли.
На этот раз его вывели со двора. Пройдя по улице мимо нескольких ворот, они свернули в широкий проем, откуда доносился деловитый звон. Это была, естественно, кузня. Мастер — коричневый, как истершийся ремень, морщинистый старик — сидел на корточках у разведенного прямо на земле огня и выстукивал крупный рыболовный крючок на гранитном булыжнике, покрытом множеством белых «оспин». Олег просто глазам своим не поверил: восточные мастера всегда славились умелой работой, и чтобы здесь это происходило подобным образом… Может, это вовсе и не кузнец, а так, недоучка примазавшийся?
— Зацепи его, — снял цепь с шеи невольника Махмуд и протянул мастеру.
Тот кивнул, покрутил перед глазами звенья цепочки, отвалился на спину, нашел среди сваленного на циновку хлама кусочек проволоки, кинул в огонь и принялся дергать за свисающий с потолка шнур. Откуда-то послышалось пыхтение мехов, огонь в очаге подпрыгнул, загудел. Пока проволока раскалялась, кузнец обмотал конец цепи Середину вокруг ноги, потом выхватил клещами успевшую раскалиться железную палочку, согнул о камень, вставил между крайним звеном и тем, до которого оно дотягивалось. Отпустил, перехватил губками клещей быстро темнеющие кончики, ловко скрутил на пять оборотов, затем черпнул ладонью воду из стоящей по левую руку ношвы и плеснул на скрутку. Вверх с тихим шипением взметнулся пар.
— Фельс давай.
«Халтура! — едва не закричал ведун. — Кто же так цепи заклепывает! Да эту проволочку любым камнем сбить можно!». Но сдержался. Не хватает еще учить туземцев, как его правильно на цепи держать. И потом, с другой стороны, голыми руками такую скрутку действительно не развернуть, только пальцы раздерешь о проволоку.
Махмуд кинул халтурщику медную монетку, свободный конец цепи намотал Олегу на шею и повел дальше. Парой минут спустя они вышли из города через другие, не обращенные к морю, ворота и двинулись по дороге, обсаженной абрикосовыми деревьями. Правда, здесь еще не созревшие плоды осыпали ветви лоснящимися зелеными кругляшками. Либо порода позднеспелая, либо вовсе дичок.
Перед коротким мостиком, выгнувшимся над ручьем с метр шириной, Махмуд повернул влево, прошел по узкой тропинке между какими-то саженцами и зелеными колючими растениями, вправду похожими на репей, остановился под старой шелковицей возле ручья, еще более узкого, чем предыдущий — с локоть, наверное. На берегу к нему примыкало пересохшее русло другого, явно рукотворного ручья — уж очень аккуратная ложбинка уходила вдаль к пышному зеленому саду. Странным было то, что пересохшая оросительная канавка находилась примерно на три локтя выше журчащего ручья, в русле которого была вырыта яма в полметра глубиной.
Махмуд, насвистывая, раскрутил цепь, обмотал вокруг шелковицы, повесил на нее замок — обыкновенный, висячий, с кулак размером, — снял с ветки сшитое из толстой кожи ведро с широкой ручкой:
— Смотри на меня, урус. — Он спустился к нижнему ручью, расставил ноги по сторонам от русла, зачерпнул из ямы воду, вылил в верхний ручей, зачерпнул из нижнего, вылил в верхний. — Понял? Коли вода в дом и сад течь не станет, получишь опять палками по ногам. И шелковицу не жри. Увижу, что язык черный — тоже отлуплю. Хотя… Ты же всё равно человеческого языка не понимаешь. На, работай!
Олег посмотрел на свои ноги, на замок. Подручными средствами ни от того, ни от другого не избавиться. Значит, выбор у него только между тем, чтобы быть битым или работать. Причем лишь второе позволит ему сохранить силы — так, на всякий случай. Всё равно Мара раньше первого снега за ним не придет.
Ведун спрыгнул вниз, взялся за ведро. Зачерпнул — вылил, зачерпнул — вылил. Кажется, именно это и называется: ручной насос. Зачерпнул — вылил. Зачерпнул — вылил. Тонкий ручеек радостно поструился но пересохшему руслу, убегая к далеким кронам. Зачерпнул — вылил. Зачерпнул — вылил.
Махмуд, понаблюдав за невольником минут десять, ушел по своим делам. Олег остановился, потрогал ноющее ухо, нащупал серьгу размером с ноготь большого пальца. Наверное, с меткой хозяина. Как бы не загноилось… Хотя это уже не его проблемы.
Он теперь — просто вещь, говорящая машина. Пусть хозяин голову ломает.
