В лесах Крыма очень много ценных командиров и политработников, ими можно было бы укомплектовать одну кавалерийскую и одну стрелковую дивизию. Это надо иметь в виду. Наиболее объективно о делах лесных может рассказать раненый майор Ларин Н.П.
Очень прошу присвоить военное звание следующим политработникам:
комиссару 71-го к.п. старшему политруку Фурику Николаю Ефимовичу — батальонный комиссар.
Зам. начальника политотдела 48-го к.д. Полянскому Владимиру Константиновичу — батальонный комиссар.
Зам. начальника особого отдела 48-й политруку Касьянову Николаю Ефимовичу — старший политрук.
Труп генерала Аверкина найден.
Полковой комиссар Е.А. Попов 4.04.42» [2, с. 29].
Хочу напомнить, что все это происходит в атмосфере, когда Севастополь успешно отразил второй штурм, а три общевойсковые армии стоят на Керченском полуострове и не сегодня-завтра, как только подсохнут дороги, обрушатся на врага и наконец очистят полуостров.
Мы уже видим, что военные обращаются с просьбой о присвоении очередных воинских званий, и их присваивают. Идет поток представлений на награждение отличившихся партизан орденами и медалями, но здесь возникший конфликт дал отрицательные результаты. Список А.В. Мокроусова «теряют», а затем дают понять, что награждение будет производиться уже после освобождения Крыма.
Примечательно, что возникший вокруг скорого освобождения ажиотаж не вышел за пределы командного состава Центрального штаба и руководства районов. Лучший политический барометр — население Крыма. Оно не верит в грядущее освобождение. Число вновь прибывших партизан из числа местных жителей ничтожно, крайне незначителен приток из числа бывших военнопленных.
Вот что писал в своих воспоминаниях командующий 11-й армией Манштейн: «Под Феодосией находился лагерь с военнопленными. При высадке десанта охрана лагеря бежала, однако 8 тысяч пленных не бросились в объятия своих «освободителей», а наоборот, без всякой охраны направились маршем в Симферополь» [82, с. 266].
Думаю, что этот факт в той или иной степени имел место, дело в том, что, как вспоминал А.А. Сермуль, в этот же период он стал свидетелем такого эпизода. Немцы приехали в лес заготавливать дрова. В качестве рабочих с ними десяток советских военнопленных. Охрана два-три автоматчика. Партизаны обстреляли охрану. Одного убили, остальные бросились наутек. К удивлению Сермуля, все военнопленные бросились вслед за немцами. Становиться партизанами они не хотели.
В этот период к партизанам прибывает радист из отдельного разведбатальона фронта С.П. Выскубов. Впоследствии он так описывал свои первые впечатления.
«Вечером меня вызвал майор. Я пришел, доложился, как положено. Селихов сидел на бревне возле своей землянки, опустив в задумчивости голову. Он поднял на меня колючий взгляд и сказал:
— Я вызвал вас предупредить, — майор замолчал, достал портсигар, стал закуривать. Потом снова окинул меня суровым взглядом: — Так вот, впредь все радиограммы будете передавать только за моей подписью. Никакой отсебятины и самодеятельности. Думаю, вы поняли меня? Только за моей подписью, — повторил Селихов.
— Все ясно, — неохотно отозвался я. У майора дернулась правая щека, и он крутнул головой. — Да, и еще хочу вам напомнить, — майор строго посмотрел на меня. — Поменьше общайтесь с партизанами. Особенно не заводите шуры-муры с девками…
Я чуть было не засмеялся, но сдержался. За все последние дни мы никого из партизан не видели, не то что партизанок. Были они в отрядах, не были — даже не поинтересовались. Я смотрел на майора и молчал.
— Вам ясно, что я говорю? — широко открытые немигающие глаза Селихова в упор глядели на меня. — Я у вас спрашиваю: ясно?
— Да, ясно, товарищ майор, — сказал я совершенно спокойно.
— Так чего же вы молчали? — повышенным тоном спросил он. — Какая разболтанность! Не забывайтесь, товарищ радист. Не думайте, что у партизан все дозволено.
— Яне забываюсь и не думаю, товарищ майор.
— Мальчишка! — Селихов резко встал, метнул на меня недобрый взгляд и вошел в землянку» [68, с. 13].
Н.Д. Луговой вспоминал, как однажды летчик Морозов взял его за локоть, отвел в сторону. «Скоро, товарищ комиссар! Скоро! — внушительно зашептал он, — силища собрана на Керченском полуострове огромная. Огромнейшая! Со дня на день ждите. Удар с Керченского направления, другой из Севастополя». Мы радовались как дети» [78, с. 146].
Катастрофа
Мы уже не раз подчеркивали ту мысль, что все, что происходило в Крымском лесу, является прямым следствием того, что происходило на фронтах Великой Отечественной войны в целом, и непосредственно в Крыму в частности. Вот почему мы перенесем внимание читателя за линию фронта, на Керченский полуостров, где с начала 1942 года находился штаб Крымского фронта.
Начать эту главу я хочу с истории одной песни. Впервые о ней я услышал, а вернее, прочитал в 1989 году в журнале «Новый мир» в статье Юрия Черниченко: «В начале марта из Москвы прилетел Мехлис. Генерала Толбухина он снял с поста начальника штаба фронта, уличив в создании оборонительных рубежей в глубине полуострова. «Закапываются, трусы!
Лезут в землю, предатели, когда фронт должен знать одно — «Вперед за Сталина, ура!» вместо траншей — вот «Боевая крымская», новая песня Сельвинского…» [І02, с. 191].
Илья Львович Сельвинский — личность достаточно известная, и прежде всего у нас в Крыму. Родился в Симферополе, юность провел в Евпатории…. Его стихотворение «Я это видел» о расстрелах евреев в Керчи действительно широко известно, но вот песня «Боевая Крымская»? Самая популярная песня Сельвинского — это «Черноглазая казачка подковала мне коня…», но это, как говорится, из другой оперы. Я начал поиск. Те немногие ветераны, которые пережили трагедию Крымского фронта, на мой вопрос о песне «Боевая Крымская» недоуменно пожимали плечами: «Какая песня?! Да там такое творилось!» Отец моего старого товарища Володи Шалатонина — Анатолий Михеевич прошел всю керченскую эпопею в должности комиссара дивизиона реактивных минометов, или, попросту говоря, «катюш». Довелось ему встречаться и с Л.3. Мехлисом, который распекал командиров батарей и дивизионов за то, что не посыпаны дорожки, не обозначены красным кирпичом артиллерийские позиции. Соседи-артиллеристы выполнили указание, не понимая, что таким образом только помогают противнику в обнаружении целей, и поплатились — их позиции были накрыты первым же залпом.
Но обратимся к самому И.Л. Сельвинскому, а точнее, к его дневникам. Вот как он сам описывает эту историю: «27.04.1942 Песня моя «Боевая крымская» вдруг неожиданно принесла мне большую удачу: композитор Родин писал музыку на слова Вл. Соловьева, но вдруг певец Лапшин (бас) увидел в газете мою песню и убедил своего друга «переменить установку»… Мехлис вызвал нас к себе и, выслушав песню, поздравил меня с большой удачей. Тут же было объявлено всем присутствующим дивизионным, бригадным и полковым (комиссарам), чтобы немедленно был созван семинар запевал для разучивания песни и внедрения ее в массы. Певцу Лапшину дано задание ездить по частям и передавать ее певцам с голоса. Кроме того, будут выпущены листовки, которые будут брошены партизанам. Да, чуть не забыл, приказом по армии всем трем (поэту, композитору и певцу) — подарены часы. (Мне — на руку)» [109, с. 37].
