— Громче! Можно громче?! — приказала Лена радисту.
— Это невозможно, госпожа полковник, — возразил тот. — Это максимум что можно сделать. У передатчика малая мощность, фактически предельная и к тому же далеко.
— Ким! — узнав голос, Скорцени схватил микрофон, но Лена остановила его. Ответила сама.
— Я — Орел-1! Слушаю Вас, — неожиданно треск стих, и они отчетливо услышали тихий далекий призыв: «Лена!», «Лена!»
— Где ты? — прокричала Райч. — Я — Орел-1. Я слушаю. Где ты? Черт, ничего не слышно. Что она сказала, в каком они квадрате?
— Разведчик передает, — доложил другой радист, — в квадрате, откуда получен сигнал, идет бой.
— Все ясно, — поняла Лена, — они там.
— Я — Орел-1, — снова прокричала она в микрофон. — Держитесь. Все поняли. Летим.
Ответ они не расслышали. Помехи заняли эфир. Хелене Райч сбросила наушники.
— Прикажите разведчику возвращаться, — распорядилась быстро. — Я полечу сама.
— Я с тобой, — решительно добавил Скорцени.
— Конечно. Но нам необходимо прикрытие. Лауфенберг, — вызвала она по телефону ведомого. — Как это нет? А где он? Что за человек!
Лена с досадой поморщилась. — Не сидится ему на месте, — секунду подумав, вызвала другого: — Хартман!
Молодой белокурый капитан в лихо заломленной фуражке, щелкнув каблуками, отдал честь.
— Капитан Хартман, госпожа полковник.
— Полный боекомплект? — строго спросила его Лена.
— Так точно, госпожа полковник.
— Бензин?
— Только что заправили.
— Полетите со мной.
— Слушаюсь.
— Быстро в машину.
— Разведчик сообщает, — доложил начальник радиоцентра, — он атакован русскими истребителями.
— Я — Орел-1. Прошу взлет…
* * *
Самолеты поднялись высоко. Вздохнув с облегчением, Скорцени пожал руку молодому капитану-летчику. Тот улыбнулся и сообщил по рации командиру:
— Госпожа полковник, боеприпасы на исходе, горючее почти на нуле.
— Предлагаете остаться, гауптман? — с иронией спросила его Хелене.
— Предлагаю лететь быстрее.
— Я согласна, — ответила ему Лена. — Уверена, сей час нам вышлют «сопровождение». Мы с вами, гауптман, очень почетные гости здесь. И не забывайте о нашем «младшем брате», он получил повреждения, да и мощность у него — не чета нашим. А на нем — раненый…
— Вас понял. Будем защищать.
Опасения Райч оказались оправданными. Вскоре они заметили четверку «яков», догонявших их с востока.
— Я — Орел-1, — услышал Хартман в наушниках голос полковника. — Четвертый, видите?
— Вижу.
— Что там? — спросил у него Скорцени.
— Русские истребители, — спокойно ответил капитан, и, заметив, как изменилось лицо оберштурмбаннфюрера, понял все правильно.
— Не волнуйтесь, — он похлопал рукой по приборной доске, — как и положено мужчинам, мы все примем на себя. Женщин и раненых надо беречь.
— Вы давно на фронте? — спросил его Скорцени.
— С июня 42-го. 52-я эскадрилья. Теперь — «Рихтгофен».
— Часто участвовали в боях?
— Да, приходилось, — неопределенно ответил гауптманн. — Ну что ж, идут в лобовую. Надо выдвигаться вперед и отвлечь их. Держитесь, подполковник, ничего, что я так, по-армейски? У них преимущество в высоте.
— Они атакуют нас? — с тревогой спросила Маренн Лену, оглянувшись на восток.
— Думаю, что да, — невозмутимо ответила та, — не зря же они прилетели.
— Смотри, твой ведомый нас обгоняет, — заметила Маренн, наблюдая за самолетом Хартмана.
— Он нас прикрывает, — поправила ее Лена. — Он понимает, что я на перегруженном самолете не могу ввязаться в открытый бой. Ограничена свобода маневра, меня легко собьют. Правда, ему не легче. Но не волнуйся, — она улыбнулась, успокаивая. — Это лучший летчик, я тебе говорю. 280 сбитых самолетов, а всего два года на фронте.
— Кто, Лауфенберг? — не поняла Маренн. — Всего два года?
— Это не Лауфенберг, — объяснила ей Лена, — Лауфенберг опоздал и в наказание ждет нас у линии фронта. Это Эрих Хартман, командир эскадрильи «Рихтгофен». Да, да, эскадрилья Геринга теперь в моем полку. Хартман справится с ними, примет на себя удар, а наше дело — «Фокке-Вульф». Чтобы к нему никто не прорвался. Там — раненый. А впрочем, — Лена резко повернула штурвал, уходя от трассирующей очереди, — вполне может оказаться так, что Лауфенберг станет нашей последней надеждой. Сейчас ударят зенитки. Не пугайся — обычное дело. Но в общем, будет не скучно, — пообещала она.
То, что Лена называла «не скучно», на деле оказалось сущим адом. Когда начали стрелять зенитные орудия, от разрывов небо стало серым. Весь самолет дрожал. «Яки» яростно атаковали их, рискуя быть сбитыми собственными батареями. Не желая вступать в сражение, Лена искусно уходила от них под прикрытием Хартмана, демонстрировавшего чудеса самоотверженности.
Маренн, наблюдая за его действиями, не могла скрыть восхищения. Лена же была весьма сдержана и по рации одергивала ведомого, когда ей казалось, что он слишком увлекается.
— Не нарывайтесь, гауптман, не нарывайтесь зря, — строго повторяла она, но было видно, что она довольна тем, как, умело маневрируя, Хартман перекрыл «ястребкам» все подступы к «черному вервольфу» полковника и скрывшемуся под мощное крыло истребителя самолету-разведчику. Гауптман уводил русских за собой, на запад, где ждали их Лауфенберг и его эскадрилья… Вот, наконец, и линия фронта.
— Седьмой, седьмой, Я — Орел-1, — вызывает Лена по рации. Послышался долгожданный отзыв:
— Я — седьмой. Мы на исходных позициях.
— Приказываю вступить в бой.
Эскадрилья «Рихтгофен», давно готовая к сражению, ринулась на противника. Завязалась ожесточенная схватка.
— Ну, вот и все, — устало промолвила Лена, сбрасывая высоту перед посадкой на аэродроме. — Вот ты и дома.
— Тут есть поблизости госпиталь? — спросила Маренн озабоченно — весь полет ее не оставляли тревожные мысли о Фелькерзаме. — Мне надо срочно доставить Ральфа туда и сделать ему операцию.
— Ты еще можешь делать операцию? — удивилась Лена.
— Я должна смочь, — ответила Маренн решительно. — Иначе ему не жить. С таким ранением больше никто не справится. Тем более — здесь. А до Берлина он не дотянет. Не знаю, Господи, как он там, — она оглянулась на летящий параллельно «Фокке-Вульф».
Лена не ответила. По рации она передала на аэродром:
«Я — Орел-1. Идем на посадку. На борту — тяжелораненый. Прошу выслать санитарную машину к летному полю. Как поняли? Прием».
