Все это Маренн прекрасно знала про себя, но, как все матери на свете, молила Господа за свое дитя. Она давно уже свыклась с мыслью, что Джилл — ее дочь, кровь от крови и плоть от плоти. Ей даже странно подумать теперь, что у ее дочки когда-то были другие родители. Трагическая смерть Штефана заставила Маренн с удвоенной энергией и теплотой заботиться о приемной девочке. Не могло быть и речи о том, что она была ей не родная.
Когда погиб Штефан, они с Джилл остались вдвоем — одни-единственные друг у друга на всем белом свете. И вот теперь… Теперь Маренн проклинала себя, что не выехала из Берлина еще в начале апреля вместе с дочерью, как ей настойчиво советовал Шелленберг.
Но она не могла себе представить, что, отдав на алтарь войны сына, ей придется преподнести этой алчущей крови старухе и свою девочку. Как и прежде, она спасала других, а свою… свою единственную ласточку, свою радость не уберегла… Все откладывала, все откладывала…
А теперь уже поздно — Маренн осознавала четко. Даже если Джилл придет в себя, ее невозможно вывезти из Берлина — в таком состоянии ее нельзя трогать. Придется встречать союзников в Шарите. А если они не придут, а придут русские…
Впрочем, подобные мысли, хотя и тревожили Маренн, но гораздо меньше, чем опасения за здоровье дочери. Ей хотелось, чтобы девушка поскорее пришла в себя, дабы определить глубину травмы и вероятные перспективы выздоровления. Но в то же время Маренн боялась того момента, когда Джилл вновь откроет глаза. Ведь ей придется сказать о Ральфе. Без сомнения, удар был слишком тяжел. Ах, Джилл, Джилл… Прости ты свою безумную маму… Может быть, Бог помилует нас и все обойдется…
Как хочется верить — как трудно верить теперь.
* * *
Обработав рану и наложив повязку, Маренн на некоторое время оставила Джилл в покое. Она понимала, что девушка еще побудет без сознания — это неизбежно, но в ближайшие часы она придет в себя. Разместив Джилл на койке в помещении служебного бункера, где они изредка отдыхали с Ирмой, — других свободных мест в госпитале не нашлось, — Маренн позвала сестру и приказала ей неотлучно находиться рядом с ее дочерью. Сама же вышла в комнату для врачей — небольшой отгороженный ширмами угол, где ее ожидали Ирма и фрау Ильзе с Клаусом.
— Ну, как? — Ирма встретила ее вопросом — в голосе ее звучала тревога.
Маренн неопределенно пожала плечами:
— Не знаю. Она без сознания. Истинное положение проявится позже, когда восстановятся основные функции организма.
— Как это произошло?
— От взрыва обвалились потолок и перекрытия — как раз там, где находились они с Ральфом.
Ильзе всхлипнула. Маренн, обернувшись, взглянула на фрау Шелленберг. Та сидела в углу, забравшись с ногами на кушетку. Она поникла головой и, похоже, плакала. Клаус приник к матери — его пугали тусклый свет, нависающие бетонные плиты, стоны раненых за стеной, сухое потрескивание воздухоочистителей.
С трудом выдавив из себя улыбку, Маренн подошла к ним и ласково погладила Клауса по голове. Потом тронула Ильзе за плечо — фрау Шелленберг подняла заплаканное лицо.
— Почему Вы плачете? — участливо спросила у нее Маренн. — У Вас ведь все хорошо: с вами Ваш сын. Сейчас я позвоню на Беркаерштрассе и узнаю, готова ли машина. Вы сегодня же уедете отсюда…
Ильзе снова всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Ну, хватит, хватит, — уговаривала ее Маренн. — Надо мужаться. Помните, сколько раз вы говорили мне, что я — счастливая, и даже завидовали мне? Вот, посмотрите на мое счастье: два года назад я потеряла сына, а сейчас имею все шансы потерять дочь. Я — не всесильна, — призналась она негромко. — И может случиться так, что я уже не смогу помочь своей девочке… — Ирма тихо ахнула за ее спиной, — но я не позволяю себе раскисать, — продолжала Маренн. — Я не имею права. Вы видели, сколько здесь раненых солдат и офицеров — все они ждут от меня помощи. Я не принадлежу себе, я принадлежу им и всегда должна быть в форме. Вы тоже себе не принадлежите, — напомнила она Ильзе, — У Вас есть сын. И ради него вы должны беречь силы.
— Простите меня, — Ильзе взяла руку Маренн и прижала ее к своему лицу, взор ее выражал искреннее страдание. — Простите, — повторила она, — это я во всем виновата. Если бы я не упрямилась, если бы я уехала…
— Не мучьте себя зря, — ответила Маренн и слегка похлопала ее пальцами по щеке, приободряя. — Вы тут не при чем. Даже если бы Вы уехали, мы с Джилл все равно остались бы в Берлине, раз мы так решили. А теперь останемся тем более — у нас нет выбора.
— Что ты имеешь в виду? — с беспокойством спросила у нее Ирма. Оставив Ильзе, Маренн повернулась к ней.
— Джилл нельзя трогать с места в ближайшее время, — объяснила она. — Так что будем капитулировать, — горько пошутила. — Со всем приличествующим моменту достоинством, — потом, вздохнув, направилась к телефону. — Подождите, — предупредила она. — Я позвоню на Беркаерштрассе.
В Управлении начальник канцелярии бригадефюрера, с которым связалась Маренн, сообщил, что будучи наиболее приближенным к Шелленбергу человеком, штурмбаннфюрер фон Фелькерзам предпочитал выполнять личные поручения шефа сам, никого не информируя. Поэтому каких-либо сведений, касающихся транспорта для семьи бригадефюрера и тем более обеспечения охраны, у них нет. В записях штурмбаннфюрера также ничего не обнаружено на этот счет. Однако с величайшим трудом удалось выхлопотать машину с шофером. Что же касается охраны, то с ней значительно сложнее, «вы же понимаете, такое положение, фрау Сэтерлэнд», — поспешно объяснял штабист.
— Понимаю, — прервала его речь Маренн, — пришлите машину к Шарите. Немедленно. Я жду. Супруга и сын бригадефюрера находятся здесь…
— Насколько я знаю, бригадефюрер разведен, — совершенно некстати напомнил начальник канцелярии.
— Кто Вам сказал? Во всяком случае, это не Ваше дело, — ответила Маренн довольно резко и повесила трубку. Затем обернулась к Ильзе.
— Сейчас придет машина. К несчастью, — Вы, наверное, знаете, — добавила она, — штурмбаннфюрер фон Фелькерзам погиб сегодня утром и поэтому возникла некоторая путаница: кроме него там никто ничего не решает.
— Ральф фон Фелькерзам погиб? — испуганно переспросила Ильзе. Она наморщила лоб, как будто снова собиралась заплакать.
— Он остался только для того, чтобы вывезти Вас, — задумчиво произнесла Маренн и тут же поймала красноречивый взгляд Ирмы: да она и сама поняла, что об этом не стоило упоминать. Ильзе и так досталось сегодня. Но из-за травмы Джилл Маренн изменила ее обычная сдержанность.
— Извините, — она произнесла уже мягче.
Фрау Ильзе кивнула и отвернулась. Она нервно сжимала пальцы рук и кусала губы, стараясь сдержать слезы. Ирма подсела к ней, успокаивая.
Маренн вышла из комнаты, прошла по основному залу бункера и, поднявшись наверх, попросила часового вызвать к ней начальника охраны. Затем снова вернулась в помещение. Она принесла стакан воды и успокоительное, порекомендовав Ильзе принять его.
