Достав обрывок фотографии, на которой был изображен весь экипаж, Наталья при свете фонарика нарисовала огрызком карандаша на обороте план местности и указала крестом место под. березой, где похоронила танкистов. Написала коряво по-немецки. «Здесь они погибли». Всунула фотографию в нагрудный карман комбинезона Зеллера, потом достала медальон, поцеловала его и положила туда же, тщательно застегнула карман. «Теперь только бы добраться, — стучала настойчиво мысль. — Только бы хватило сил. Только бы он не умер по дороге!»
Она не знала, сколько прошло времени, когда впереди во тьме она расслышала немецкую речь. Она не могла определить, был ли это передний край, да это казалось ей безразличным. Главное, впереди —немцы, и она теперь может оставить унтер-офицера им.
Надо только привлечь их внимание. Силы девушки иссякали. Голова кружилась, несколько раз она почти теряла сознание, но усилием воли сдерживала его.
Волоча за собой Фрица, для которого она сделала подстилку из обгоревшего брезента, Наталья подползла еще ближе.
Немцы, пехотинцы, сидели вокруг костра, разговаривая. Похоже, это была какая-то передовая часть.
Понимая, что дальше ей нельзя, девушка положила унтер-офицера так, чтобы его сразу же заметили, и отползла в сторону. Потом дала длинную очередь из автомата — трассирующие пули мелкими огоньками пролетели в ночи, разорвав тишину, — и спрыгнула в канаву, чтобы укрыться.
Приподнявшись, она напряженно наблюдала за происходящим: неужели не выйдут, не заметят? Но нет, немцы всполошились — идут.
Несколько эсэсовцев с автоматами наперевес подошли к Зеллеру. Один наклонился и что-то быстро сказал остальным. Двое подняли унтер-офицера. Пошарив по прилегающим кустам, дальше они не двинулись.
Забрав раненого, снова вернулись в лагерь. Наталья облегченно вздохнула. Слезы градом катились по ее щекам. Только сейчас она задумалась: как вернется к своим и что скажет генералу, как будет оправдываться за длительное отсутствие.
Она вылезла из канавы и поползла через поле но направлению к русским позициям. Вдруг остановилась, оглянулась. «А может быть, мать его там, в тылу, в госпитале. Говорил же Штефан, что она врач и часто ездит по фронтовым госпиталям. Может быть, она еще успеет забрать его тело и похоронить дома. Ах, почему не Штефан, почему не Штефан остался жив… Почему?!»
* * *
Маренн прилетела на Восточный фронт, когда Курская битва была в полном разгаре. Ей не удалось встретиться с сыном до наступления. На ее вопрос начальник штаба фельдмаршала Манштейна сообщил, что дивизия СС «Мертвая голова» уже выдвинута на передний край и вступила в бой с противником.
Дни и ночи напролет Маренн не отходила от стола, оперируя поступавших с поля битвы солдат и офицеров. Штефан, нарушив по обыкновению приказ, прибежал повидаться с ней на минуточку, когда его дивизию отвели в тыл на пополнение после больших потерь, понесенных в первых боях.
Сын казался веселым и беззаботным, как обычно. Маренн заметила, что он устал, но старался не показывать ей. О бое почти не говорил — рассказывал смешные истории о своих командирах и о том, как недавно по собственной инициативе они рванули к русским в тыл и даже захватили пленного. С удовольствием лакомился гостинцами, которые она привезла из Берлина, и набрал целый пакет сладостей для ребят. Тепло расцеловал Маренн на прощание, она не могла себе представить, что видит сына в последний раз. Даже материнское предчувствие ничего не подсказало ей.
Маренн только позвонила командиру дивизии группенфюреру фон Айнзибелю и попросила его не наказывать Штефана, давно знакомый с выходками своего подчиненного группенфюрер снисходительно согласился с ее просьбой. Штефана, как водится, слегка пожурили.
А наутро они снова пошли в бой. Вечером Маренн узнала, что танк 216 из сражения не вернулся. О судьбе танкистов ничего не известно. Приехавший к ней в госпиталь лично группенфюрер фон Айнзибель боялся произнести вслух то, о чем они оба думали, но не хотели верить: Штефан погиб. Генрих уехал, обещав сразу сообщить, как только что-либо прояснится.
Маренн хотелось бросить все и бежать туда, в эту кровавую мясорубку, бежать и искать своего мальчика. Может быть, он ранен. Но она не имела возможности отлучиться ни на мгновение: раненые поступали потоком. Проклятый долг снова и снова требовал от нее облегчать страдания чужим людям, тогда как свой, родной, единственный — где он? Может быть, лежит, истекая кровью.
Только глубокой ночью, когда бой затих по всей линии фронта, ей удалось улучить время для передышки и выйти на свежий воздух. Усеянное звездами июльское небо показалось ей похоронным саваном.
Прислонившись к стволу березы, Маренн достала сигарету, закурила. Где Штефан? Что с ним? Почему молчит Айнзибель? Мысли ее мучительно повторялись, вращаясь вокруг одного и того же.
— Фрау Сэтерлэнд, — из палатки вышел санитар и, подойдя, осторожно тронул Маренн за локоть. — Только что привезли раненого. Нашли у самого переднего края. Очень тяжелый…
— Да, сейчас иду, — она затушила недокуренную сигарету и бросила ее под березой. Поправила халат, волосы. Какая уже по счету эта операция? Тысячная? Она давно уже перестала считать. С самого начала войны.
Когда она вошла в помещение госпиталя, она увидела, что раненый лежит на походной кушетке рядом с операционной. Санитары осторожно снимали с него куски обмундирования, промывали раны, готовя к операции. Померещилось ей или на самом деле танкист?
Маренн подошла ближе. Да, так и есть, — танкист. На рукаве еще сохранился опознавательный знак дивизии СС «Мертвая голова», унтер-офицерский погон и… и номер экипажа 216!! Не может быть!
«Документы есть?» — спросила Маренн, и голос ее дрогнул. Санитар протянул ей унтерофицерскую книжку. Она раскрыла ее. Унтерофицер Фридрих Зеллер, командир экипажа 216, …полка, …дивизии. Все окружающее поплыло у нее перед глазами…
— Он один? — спросила дальше, еще не теряя надежды. Но надежда рухнула сразу.
— Один, — ответил ей санитар. — У него вот еще, фрау — он протянул какие-то вещи. — Надо бы послать жене. Вдруг не выкарабкается…
Маренн взяла: цепочка, медальон, обугленный клочок фотографии. Не сразу узнала — точнее, не сразу смирилась с тем, что узнала. Медальон Штефана. — тут не может быть ошибки. Это ручная работа, ее портрет, единственный в мире. Она узнает свой профиль. Когда он был малышом, она надела ему на шейку… А это что? Фотография экипажа — он никогда не разлучался с ней…
Все сразу стало ясно — Штефан погиб. Маренн почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Вещи выскользнули из ее рук и упали на пол. Фотография перевернулась и, когда санитар поднял ее, она заметила рисунок и надпись на обороте.
Выхватив фотографию из рук санитара, Маренн посмотрела на нее — смертельной болью пронзили ее сердце слова, накарябанные на обожженном клочке: «Они погибли здесь», и крест. Страшный, черно-угольный крест. Крест на всей жизни.
