Маренн не слышала, о чем ее спрашивали, что говорили. Она машинально сунула медальон и фотографию в карман халата, не замечая удивленных взглядов санитаров. Потом подошла к раненому. Казалось, все онемело, умерло внутри нее. Только мозг, эта совершенная машина, продолжала работать, подхлестываемая волей. Мозг — руки…
Маренн приказала отнести раненого на операционный стол. Но закончить работу не смогла — сердце не выдержало напряжения. Инструмент выпал у нее из рук, она потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, раненого уже отправили в тыл. Она ни о чем не успела расспросить его. Собравшись с силами, Маренн обратилась к фон Айнзибелю. Она показала группенфюреру обрывок фотографии с указанием места гибели сына. Надеялась, что еще можно будет его найти.
Но бесконечно сочувствовавший ей, группенфюрер уже ничем не мог помочь: потеряв более 400 танков, немецкие войска отступали.
Русские армии, перейдя в наступление, прорвали немецкий фронт на протяжении 40 километров и глубоко вклинились в оборону. Орловская группировка распадалась. Ее громили по частям, и могила Штефана осталась далеко в советском тылу.
* * *
Когда в Берлин пришло известие о гибели Штефана, все, кто знали Маренн, были подавлены. Шелленберг не представлял, как сообщить ей о случившемся. Где находилась Маренн во время сражения, на каком участке фронта, и знает ли она о несчастье? А если она не знает, то как сказать ей? А кроме Маренн нельзя было забывать о Джилл, которая оставалась в Берлине и точно ничего еще не знала. Кто скажет ей?
Алик Науйокс сразу позвонил Скорцени во Фриденталь, где тот организовал свой тренировочный центр по подготовке диверсантов и разведчиков. Кто, как не он, должен предупредить Джилл, пока не приехала Маренн, чтобы потом матери было легче?
Во Фридентале дежурный ответил, что оберштурмбаннфюрера сейчас нет на месте. Он руководит полевыми занятиями.
— Прошу Вас, — настойчиво потребовал Алик, — переключите меня на полевую связь. Это говорит штандартенфюрер Науйокс. У меня важный разговор.
Уже через несколько мгновений он услышал голос оберштурмбаннфюрера.
— Скорцени, слушаю, — связь барахлила, в трубке все время что-то трещало. Алик поприветствовал друга, потом лукаво поинтересовался:
— Ведешь сражение?
— Да, — нетерпеливо ответил ему Скорцени. — Если можешь, перезвони позже. У меня нет времени.
— Я думаю, для этого у тебя должно найтись время, — серьезно возразил Алик. Услышав перемену в его голосе, Скорцени спросил обеспокоено:
— Что случилось? Что-нибудь с Маренн?
Алик улыбнулся, услышав его вопрос. Конечно, он все время думает о Маренн. Тем тяжелей сказать ему.
— Да, — произнес как можно спокойнее. — С Маренн.
— Что? — голос Отто прозвенел, как натянутая струна. — Она жива? Говори!
— Она жива, — подтвердил Алик и тут же добавил: — Я надеюсь. Штефан погиб. 12 июля, там, в России.
Повисло гробовое молчание. Даже треск в трубке прекратился. Наконец Скорцени нарушил его.
— Это точно? — голос его прозвучал глухо.
— К несчастью, да.
— Маренн в Берлине? — последовало дальше.
— Нет еще, — ответил Алик. — Неизвестно, знает ли она.
— Я сейчас приеду, — сразу решил оберштурмбаннфюрер.
— Хорошо, я жду.
Но они опоздали. Маренн уже вернулась в Берлин. Собрав волю в кулак, она шла по коридорам здания Шестого управления на Беркаерштрассе, чтобы доложить Шелленбергу о своем прибытии. Она шла, совершенно не замечая происходящего вокруг, машинально открывая двери, машинально отвечая на приветствия. Ее мозг отказывался фиксировать окружающий мир. Все виделось словно через какую-то сизую пелену.
Войдя в приемную бригадефюрера, Маренн не заметила удивленного и сочувственного взгляда Фелькерзама, едва кивнув ему. Не обратила внимания, с какой предупредительностью он распахнул перед ней двери кабинета генерала, тактично не потревожив ни словом, — только взглядом выразил свое сострадание. Да и самого Вальтера она увидела, войдя, словно с гигантского расстояния, будто они не виделись тысячу лет и между ними легла непреодолимая пропасть.
Бригадефюрер встал ей навстречу. Его поразило ее лицо. Всегда живое, подвижное, оно застыло как посмертная маска. Великолепные зеленые глаза, блиставшие ослепительным светом, померкли и стали неподвижны и без различны — огромные, застывшие глаза совы, пойманной в клетку. Она словно удивлялась, не могла поверить в то, что произошло. Кровь, казалось, перестала течь в ее жилах. Утонченное изящество осанки исчезло, словно кто-то жестоко переломил ее и не было больше причины быть красивой, изящной, гордой.
— Ты уже вернулась? — произнес Вальтер растерянно.
— Я знаю, — она избавила его от тяжкой необходимости сообщать ей печальную весть. — Я все знаю, — он не узнал ее голос — надломленный, тусклый, бесцветный…
— Я была там, — Маренн достала из нагрудного кармана кителя медальон и обрывок фотографии, на ладони протянула их Шелленбергу. Он не посмел прикоснуться.
Внезапно, потеряв контроль над собой, Маренн рванулась к окну. Вальтер едва успел удержать ее. Он обнял ее, прижимая к себе, забыв, что никогда не позволял себе ничего подобного на службе.
Маренн отчаянно сжимала в кулаке все то, что ей осталось от сына. Она не плакала. Она дрожала. Она была холодна как лед. Как смертельно раненное животное, она не знала, куда ей деться, куда повернуться, где спрятаться от боли. Она была поражена в самое сердце. Она умирала у него в руках.
Конечно, Вальтер знал, что бесполезно успокаивать ее, что нет таких слов, которые облегчили бы ее горе — все стало для Маренн бессмысленным. Она отстранилась от него, сказала скупо:
— Отпусти меня. Прости. — И попросила: — Можно я позвоню?
— Конечно, — разрешил он.
Маренн подошла к телефону и, сняв трубку, набрала номер де Криниса.
— Добрый день, Макс, — проговорила она. — Да, я уже в Берлине. — И сразу же оборвала сочувствия: — Прошу, не надо. У меня к Вам просьба, Макс. Разыщите по прифронтовым госпиталям унтерофицера Фрица Зеллера из дивизии СС «Мертвая голова». Да, это командир экипажа моего сына. У него тяжелое ранение. Его необходимо перевести в нашу клинику. И еще… Если в эти дни к Вам обратятся от моего имени… Благодарю Вас, Макс. Нет, ничего не нужно. Благодарю. — Она повесила трубку и вопросительно взглянула на Шелленберга. Тот понял ее без слов.
— Она не знает, — произнес он, имея в виду Джилл. — Мы не сообщили ей.
— Она на работе?
— Да, у себя в Бюро переводов.
— Ты отпустишь ее сегодня?
— Конечно.
Маренн снова сняла телефонную трубку. Закрыла глаза на мгновение. Затем, словно решившись на что-то, твердо попросила:
