— Ну и как это понимать? Чарса обкурился, или что?
— Нет, думал… Думал о смерти… — все еще несколько заторможено выговорил Самурай.
— Бог ты мой! Он думал о смерти! Слушай, достали уже эти твои японские штучки! Так ведь и крыша поехать может! Лучше бы ты обкурился, в самом деле! Ну и что надумал, позволь полюбопытствовать?
— Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно, — монотонным голосом, будто отвечая вызубренный наизусть урок, забубнил Самурай. — Если же он не достиг цели и умер, это фанатизм и собачья смерть, но в этом нет ничего постыдного…
— «Если каждое утро, и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем», — подхватил, удачно пародируя равнодушный голос друга, Бес. — Цитата из твоего любимого господина Ямамото, уже даже я наизусть выучил. Что ты так удивленно глаза таращишь, да, почитал на досуге, чтобы знать от чего мой напарник с ума сходит. Оно может, конечно, и хорошо было для самурайских времен, но я тебя умоляю — не заиграйся, ладно?
— Это совсем не игра, Бес. Я — воин, а воин должен готовить себя к смерти, ведь не так важно как жил человек, важно как он встретил свою смерть. К этому моменту надо быть готовым.
— Воин, слово-то какое возвышенное. А мне вот всегда казалось, что ты всего лишь тренер по рукопашному бою, и уволенный по состоянию здоровья из армии офицер. А ты оказывается ВОИН!
— Воин это не профессия и не общественный статус, это состояние души.
— Господи, вот вбил же себе в голову! Ты вообще с чего взял, что у тебя какое-то особое состояние души? Нет, я не отрицаю, на душевнобольного ты уже тянешь…
— Откуда взял? Вычислил методом исключения. Я не врач, не торговец, не художник, не музыкант… Вот так отбрасывал одно за другим и наконец осталось только это…
Секунду Бес обалдело смотрел в по-прежнему непроницаемое лицо Самурая, ища на нем хотя бы легкую тень улыбки, говорящей, что все сказанное сейчас только очередная шутка. Искал и не находил.
— Ну… — неуверенно начал он. — Даже не знаю, что тебе на это сказать…
— Ага! — радостно взвыл Самурай, слегка тыкая друга кулаком в живот. — Купился! Ну признайся, ведь всерьез подумал, мол спятил Самура на старости лет!
— Да пошел ты, придурок! — облегченно выдохнул Бес. — Любого заморочишь своими шутками! Хрен тебя поймешь, когда ты серьезно говоришь, а когда пургу нагоняешь…
— Ну, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки, — важно изрек Самурай, правда в конце фразы он не выдержал нарочито менторского тона и сбился на давно сдерживаемый смешок, что слегка смазало впечатление.
— Ладно, ладно. Один ноль в твою пользу, старый разбойник. Но тоже в рамках доли той самой шутки, на всякий случай заруби себе на носу — мне совсем не улыбается работать на пару с психом, съехавшим с катушек на почве Бусидо. Ты так чего доброго еще опять сэппуку себе сделаешь, или того хуже мне… Как у самураев этот помощник назывался, что своему другу голову отрубал? Касяка?
— Кайсяку… — отвернувшись в сторону тихо произнес Самурай и порывисто поднявшись быстрыми шагами вышел из комнаты.
Бес проводил его удивленным взглядом, потом, недоуменно пожав плечами, опустился обратно на диван. Через несколько мгновений он услышал как хлопнуло окно на кухне, и из-за неплотно прикрытой двери потянуло табачным дымом. Бес знал, что сейчас Самурая лучше не трогать, минимум час он будет нервно курить зажигая новую сигарету от еще не сгоревшей и молча смотреть в окно, не реагируя ни на расспросы, ни на дружеское тормошение. Такое бывало и раньше, когда неловкой репликой, иногда полунамеком он задевал некую заповедную для всех и больную для друга тему. Что-то засевшее в его прошлом не давало Самураю покоя, и никогда нельзя было заранее предугадать какое неосторожное слово или действие и в какой момент потревожит эту не затянувшуюся рану. Вот даже покрытые пылью веков древние японские традиции и те, что-то напомнили. Несмотря на настойчивые расспросы, Самурай никому ничего не рассказывал, о причине своих нервных срывов, а поводы, могущие их вызвать, были так разнообразны, что вычислить по ним источник беспокойства хоть приблизительно не представлялось возможным. Поэтому все близкие друзья старались просто не замечать странностей порой сквозивших в поведении Самурая. Им хватало деликатности, чтобы не настаивать на предложении своей помощи там, где ее не просили и не хотели принимать.
Бес знал Самурая давно, еще с далеких училищных времен, правда, тогда никто не называл так худосочного пацаненка с тощей цыплячьей шеей, на которой болталась несоразмерно большая по сравнению с чахлыми плечами голова. Бес невольно улыбнулся, припомнив насколько комичный внешний вид имел Самурай в день их первого знакомства, больше десяти лет назад: новенькая еще необмятая полевая форма топорщилась и собиралась в неловкие складки везде где только возможно, ворот куртки был шире торчащей из него шеи раза в два, а голенища тяжелых юфтевых сапог заканчивались где-то в районе острых мальчишеских коленок. К портрету, для полноты впечатления, можно еще добавить гладко выскобленную как бильярдный шар голову и красное злое лицо, измазанное хлеставшей из носа кровью. Вот такое вот чудо морское предстало перед сержантом Оверченко, подпольная кличка — Бес, она же официальный позывной, в туалете роты первого курса, куда он был временно прикомандирован в помощь офицерам. Дело происходило после отбоя, а всклокоченного первокурсника окружали трое довольно рослых и плечистых парней с его же взвода. Как потом выяснил в коротком разбирательстве «по горячим следам» сержант, эта троица была из числа поступивших на первый курс солдат.
Во все времена в военные училища поступало довольно большое количество солдат проходящих службу по призыву, для них были предусмотрены кое-какие льготы. Однако этим пользовались не только парни искренне пожелавшие связать свою дальнейшую жизнь с Вооруженными Силами, а и обычные халявщики, просто пытавшиеся таким образом откосить от трудностей солдатской лямки в войсках. Ведь даже при самом плохом раскладе можно было отдохнуть от «тягот и лишений» во время положенной подготовки к экзаменам и при самой их сдаче, а потом с чистой совестью вернуться в родную часть, мол, я хотел, но не получилось. А можно было и поступить, а ведь, что ни говори, солдатскую службу в иных частях не сравнить с учебой в училище, особенно, когда ставишь себе целью не овладеть знаниями, а просто пересидеть до дембеля. Как правило, основная масса поступавших солдат успевала к моменту поступления отслужить примерно полгода, и сбегала сюда от притеснений старослужащих. Но вот в чем странность — только что вырвавшиеся из положения униженных и оскорбленных вчерашние «душки» попав в окружение недавно надевшей погоны молодежи («только от мамкиной сиськи») тут же превращались в матерых «дедов» и пытались заводить в ротах первого курса те же порядки, что видели в своих казармах. Естественно на роль господствующего класса они выдвигали себя, оставляя остальным подчиненное положение «салаг». Эти вывихи довольно быстро выправлялись как усилиями офицеров, так и самих курсантов, все-таки ребята пришедшие в военные училища сделав сознательный выбор, сильно отличались в общей своей массе от более забитых, запуганных и готовых к подчинению сверстников насильно загоняемых в ряды Вооруженных Сил.
