Вспоминает Карл фон Кунов…
С уходом зимы наша ситуация улучшалась день ото дня. Постепенно была создана непрерывная линия фронта, даже соединяя нас на севере с нашими итальянскими братьями по оружию из дивизии Целере.
Продолжалось строительство укреплений, и особенно слабые участки были усилены колючей проволокой. Постепенно улучшающаяся прекрасная весенняя погода заставила нас чувствовать себя на позициях как дома. Моя рота была поочередно развернута на позициях Burg («Крепость») и Schanze («Логово») — наиболее открытых из всех позиций в секторе полка.
За исключением нескольких боев местного значения, сектор дивизии был относительно тих в течение многих недель, если не месяцев. В то время я принимал гостя — офицера артиллерии, кандидата в члены Генерального штаба, который проходил обычную практику в другом роде войск под моим надзором. Я знал, как часто такая практика заканчивалась на воинском кладбище на фронте, и поэтому я сразу сказал своему изголодавшемуся по действию гостю, что он должен был здесь учиться, а не быть героем. Он выжил и после окончания его практики тепло меня поблагодарил — и за полученный опыт, и за то, что он выжил.
28 июня 1942 года группа армий В начала на севере большое летнее наступление. Наша дивизия, принадлежавшая группе армий А, осталась на своих позициях на реке Миус. Начиная с 28 июня русские все чаще проверяли наш участок фронта разведывательными отрядами, которые мы отбрасывали назад. Утром 30 июня 3-й батальон 694-й стрелковой дивизии русских, с приданной пулеметной ротой, атаковал позиции моей роты в «Крепости».
Тем утром почти весь наш офицерский состав, включая меня, участвовал в военной игре в тылу, когда связной-мотоциклист привез отсутствующему генералу донесение: «Чрезвычайно сильное нападение противника в секторе 2-го батальона 308-го гренадерского полка, на позициях „Крепость“ и „Логово“!» Еще до появления связного я подозревал, что что-то подобное происходит, так как издали доносились звуки боя. Мой командир и я сразу поехали в мотоциклетной коляске на КП батальона. Я поспешил к своему бункеру и оттуда бросился вперед короткими перебежками под сильным артиллерийским огнем противника к «Крепости», где командиром взвода был мой лейтенант Ютерсонке. Я успел лишь к самому концу. Молодой офицер, который был похож на викинга — и сражался как викинг, — не только удержал наши позиции, но и с горсткой его превосходных солдат сумел захватить тридцать четыре пленника и двадцать пять единиц стрелкового оружия. Примерно шестьдесят русских было убито.
Нужно сказать несколько слов о моем молодом офицере роты. Наши отношения вне службы походили на отношения между старшим и младшим братом. Часто мы разговаривали в его или в моем бункере и придумывали планы относительно послевоенной жизни. К сожалению, в тот день у лейтенанта Ютерсонке оставалось впереди еще только тринадцать дней его короткой жизни. Днем 13 июля, лишь в нескольких шагах от меня, он был убит в бою.
Я получил звание обер-лейтенанта весной 1942 года, задним числом от 1 ноября 1941 года. Я наконец начинал догонять по званию свою выслугу лет.
Прежде чем мы оставили Грибовку в начале немецкого летнего наступления 1942 года, я снова размышлял над тем, как дружелюбно и невраждебно относилось к нам украинское население. Особенно верно это было для моих случайных хозяев в Пелакеевке. Они всегда охотно давали мне что у них было — иногда несколько свежих яиц или несколько кусков их исключительного домашнего хлеба. Я время от времени отплачивал им — пузырьком одеколона или бруском хорошего мыла, которые мы получали время от времени в армейской столовой. И то и другое они ценили, особенно дочь хозяев дома. Жаль, что эти хорошие отношения позже изменились из-за политических ошибок. Конечно, причиной были не только те ошибки, но также и то, что мы застряли на Миусе. Это, вероятно, заставило тех, кто был наиболее дружелюбен с нами, пересмотреть их отношение. Конечно, никто не хотел быть объявлен пособником, в том случае если немцы в конечном счете отступят. В Союзе Советских Социалистических Республик, как и везде, это могло дорого стоить.
Рано утром 12 июля мы начали наступление из Грибовки через Миус. Для нас это было началом последнего большого наступления, еще больше вторгшегося в почти бесконечную Россию. В первый день мы продвинулись почти на двадцать километров, несмотря на сильное сопротивление тылового охранения противника. Все же с наступлением сумерек мы остановились около Давидовки. Артиллерия из тыла русских производила мощные и концентрированные обстрелы вечером и в течение ночи снова и снова. Командир 1-го батальона 308-го гренадерского полка, прежний полковой адъютант, капитан Гросс был убит прямым попаданием в его КП.
Следующим утром наш полк выдвинулся к железнодорожной насыпи, потому что в тот день — 13 июля — мы были практически в центре наступления. Все дороги были забиты грязью из-за ливня вечером 12 июля, что помешало нашей артиллерии прибыть вовремя для поддержки наступления. Поэтому мне пришлось вести наступление в особых условиях, без артподготовки. Наши потери были соответственно высоки. «В 16.00 2-й батальон 308-го гренадерского полка штурмовал высоту 360,2, которая была усилена бункерами и колючей проволокой. Особенно проявили себя 7-я рота под командованием обер-лейтенанта Grossjohann и часть итальянской мотоциклетной стрелковой роты дивизии Целере, которая добровольно присоединилось к атаке»
[15]
.
Итальянцы, между прочим, оказались весьма достойными бойцами во время этой атаки на сильно укрепленную позицию русских. Возможно, наступательные операции больше подходили итальянцам, чем оборонительные. Мой отряд из примерно двухсот человек потерял около 25 процентов бойцов, хотя операция длилась лишь чуть больше получаса. Очень не хватало артподготовки.
Я уже упоминал, что среди многих солдат, убитых в этом бою, был мой лейтенант Ютерсонке; к тому же моя правая рука была разбита пулей, хотя я это не сразу заметил. Видя, что кровь сочилась из моего рукава, один из моих бойцов обратил на это мое внимание, после того как мы выполнили задачу. Пуля, которая прошила мою руку, срикошетировала от затвора моего автомата. Иначе она бы попала мне в тело. Мне очень повезло. То, что оба наших офицера были выведены из боя, было еще одним доказательством хорошего обучения русских снайперов, которые всегда первым делом стреляли в наиболее важные цели.
После этой атаки я понял одну вещь. В сражении «один на один» человек не чувствует страха, по-видимому, потому, что оказывается в ситуации, когда его ничего не отвлекает. Я не особенно боялся огня стрелкового оружия, потому что по опыту знал, что если в вас попали, то вы либо умрете быстро, либо выживете. Моей ахиллесовой пятой был огонь артиллерии, потому что я достаточно часто видел эффект от попадания шрапнели, чтобы знать, что она могла оторвать конечность. Я мог только представить, как ужасно, должно быть, жить без рук или ног или с другими тяжелыми ранами. Поздним вечером моя рота была отозвана назад, а я должен был доложить лично в полковой КП. Учитывая тяжесть моей раны, которая тем временем заставила мою пробитую руку сильно опухнуть, я первым делом пошел на пункт первой помощи. Появившись в полковом КП, я оказался награжден Железным крестом 1-го класса. Обер-лейтенант Лейтнер, полковой адъютант, использовал для церемонии свой собственный крест.
