Любой, кому не повезло столкнуться с Эрвином по ошибке, так рьяно отдавал ему честь, что почти сбивал кепи со своей головы. Приветствия Эрвина его подчиненным, однако, были небрежны и грубы — он отвечал на каждое отдание чести, лишь чуть приподнимая шляпу над своей практически лысой головой, не поворачивая последнюю даже на миллиметр. Однако он замечал даже самое малое отклонение в форме или приветствии солдата.
Эта процедура дала Эрвину чувство мрачного удовлетворения. Горе тому, кто пропустил бы Эрвина! В меньшем случае он мог заставить свою жертву чувствовать себя несчастной до конца вечера, рявкнув несколько резких слов. Но обычно он оставлял выговор до следующего утра, когда он мог публично унижать виновных перед строем. Вот тогда он действительно заводился!
Несомненно, что в мирное время он мог вымуштровать роту до довольно высокого уровня, но он достигал этого, используя пути и средства, которые были доступны даже для самых глупых «командиров». Я никогда не слышал, чтобы кто-то обвинил его в попытке воздействовать на своих солдат путем спокойного, объективного диалога между педагогом и учеником. Его труд как учителя состоял только из криков на людей и отправки их на гауптвахту. Однако я многому у него научился — как избегать неуместного внимания старших по званию и как не надо вести себя с солдатами.
* * *
Хотя командир полка и его адъютант были весьма неприятны, командир батальона оказался очень хорошим немолодым майором запаса, с которым было легко иметь дело. Лично я занимался только общей боевой подготовкой, как и мои прежние командиры роты. Все прочие дела я доверял очень хорошим сержантам.
Один раз, примерно через час после подъема, так как у меня не было никаких планов на то время, я отправился осмотреть индивидуальную подготовку, которая в то время проходила на нашей малой учебной площадке. Там я встретил командира полка и его адъютанта в очевидно нелюбезном настроении. Когда меня спросили, почему я только теперь появился на службе, я ответил с подчеркнутой корректностью: «Если бы герр подполковник прочел график обучения, то герр подполковник узнал бы, что не я, а обер-фельдфебель Эйзеле отвечает за обучение в настоящее время». Кроме того, я напомнил им, что я уже четырнадцать лет на действительной службе, и я весьма хорошо знаю, когда мое присутствие на обучении необходимо, а когда нет! Хотя адъютант попытался влезть в разговор, я сразу отказался принимать от него какую-либо критику. После того как они оба в ярости удалились, я вернулся в расположение нашей роты.
Спустя несколько дней после моего прибытия в Дижон я был удивлен, встретив знакомого. В этот день было запланировано совещание офицеров, и, к своему восхищению, я обнаружил в толпе своего прежнего командира роты с больными почками из России. Его не послали в Африканский корпус, как он надеялся, но, к своему благу, он оказался в этой спокойной резервной части. Я вскоре понял, что его мнение относительно нынешнего командира было абсолютно таким же, как и о нашем командире в России, разве что сейчас оно было куда более оправданно, в чем я убеждался каждый день.
Для этого капитана, казалось, большинство людей были «Armleuchter», потому как каждый раз, когда я говорил с ним о ком угодно, я получал один и тот же ответ: «Вы знаете, я вам хочу сказать одну вещь. Он — очень большая жопа!»
[17]
Для швабцев это сильное выражение не является особенно грубым или обидным. Традиционный вопрос средневекового рыцаря Гётца фон Берлихингена, например, мог означать выражение радостного удивления, то есть: «Эй, поцелуй мою задницу, вы также находитесь на Украине?» Я часто слышал это от своих швабцев.
Но вернемся к моему капитану. Он нисколько не был недружелюбен, но циничен, рассматривая начальников с леностью, а сослуживцев и подчиненных иногда с большой снисходительностью. Даже, хотя я никогда не был полностью уверен, считал ли он меня тоже Armleuchter, он мне действительно нравился за его дерзость и за хладнокровную храбрость, которую я засвидетельствовал в России. Иногда он даже приглашал меня в свою квартиру в Дижоне и позже в Оксере. Он всегда был в компании более-менее привлекательных француженок (обычно «менее», но иногда и «более»!). Когда я однажды заявил, что его нынешняя избранница не была особенно привлекательна, он сказал: «Дорогой друг, вы еще это не совсем понимаете, но у этой женщины такая восхитительная кожа!» Конечно, я не мог знать.
В другой раз я спросил его, почему так часто можно увидеть женщину рядом с ним. Он ответил со своим швабским диалектом: «Я вам могу сразу ответить. Это приятно, и чувствую себя хорошо!» Конечно, я не мог возразить или не согласиться с этим, но я иногда задавался вопросом, как такой человек, как он, был перед войной учителем в средней школе для девушек…
Он отлично говорил по-французски. В гражданской одежде и иногда в берете, он, возможно, сошел бы за молодого домовладельца, которых было во Франции в достатке. Несколько лет спустя я навестил его в его доме в Констанце. Он, казалось, был несколько менее агрессивным и циничным, чем ранее. Причиной этого было, вероятно, присутствие весьма энергичной леди, которая оказалась его женой! Моя жена, которая меня сопровождала, сказала мне после того визита, что этот друг все еще посматривал на проходящих мимо женщин с безошибочной манерой.
Мне, как и каждому командиру роты, также была выделена маленькая квартира. Для помощи мне по делам наш старший сержант был назначен моим денщиком. Он был приятным немолодым пехотинцем, который в мирное время был фермером из Эметсхайма под Вайссенбургом во Франконии. До моего возвращения в Россию он заботился обо мне с большой преданностью и усердием. Я отплатил ему, тайно выписав две недели увольнения на время сбора урожая, несмотря на запрет на увольнительные.
Позже, когда мой перевод в Россию был подтвержден, я спросил его, не хотел ли он сопровождать меня. Подумав, он сказал: «Герр обер-лейтенант, у меня пятеро детей!» Этим он ответил на мой вопрос. Само собой разумеется, он остался, но все равно впоследствии он погиб во Франции. Спустя годы после войны я однажды навестил его семью во Франконии.
В январе 1943 мы, немцы, испытали ужасающий шок — Сталинград. С тех пор я не хотел оставаться во Франции, а мечтал вернуться к моей части на русском фронте. Я был удивлен, узнав, что вернуться на фронт было почти так же сложно, как и покинуть его!
Глава 8
Обратно на фронт
Исторический комментарий
В то время как Карл фон Кунов обучал войска для ввода в бой в другом месте, на Восточном фронте инициатива последний раз перешла из рук в руки. Немцы не только потерпели разрушительное поражение под Сталинградом, но и их попытка одержать важную победу в июле 1943 года фактически привела к шокирующему бедствию для немецкого оружия, от которого они никогда не оправятся.
В начале мая план, названный «Операция Zitadelle» (Цитадель), был утвержден командующими групп армий Центр (фон Клюге) и Юг (фон Манштейн) и начальником штаба ОКХ Цейтцлером. Единственное несогласное мнение на совещании у Гитлера в Мюнхене высказал Гудериан, который на своем новом посту инспектора бронетанковых войск хотел создать танковый резерв на случай открытия союзниками второго фронта.
