Карлу VII оставался Юг — земли южней той самой Луары, форсирование которой станет главной целью англичан. Путь к осуществлению замыслов, намеченных в Труа, проходил через Орлеанский мост. Большая часть Аквитании, весь Лангедок, Анжу, Турень, все княжества Центральной Франции — Берри, Марш, Бурбонне, Овернь, Веле, Форе — сохраняли верность королю Валуа и оказывали ему военную и финансовую поддержку. Франция Карла VII, простирающаяся от Дофине до пуатевинских болот и от Каркассона до Божанси, могла бы произвести обманчивое впечатление благодаря размерам; но это в основном были прежние охотничьи угодья «компаний», бывшая сфера действий тюшенов. Она очень сильно пострадала. Она была бедна.
Карту разделенной Франции представить легко. Хитросплетение отношений верности и клиентел сложней, так что эта карта дает слабое представление о реальном разделе. С одной стороны — французы, с другой — англо-бургундцы. Недопустимый образ, даже если вводить в картину, обогащая ее оттенками, политическую эволюцию удельных князей, которые, как герцог Бретонский или граф де Фуа, периодически опрокидывали политическое равновесие, переходя из лагеря в лагерь. Разве Иоанн V Бретонский всего за пять лет, с 1422 по 1427 г., не поклялся соблюдать договор в Труа, а потом не примкнул к Карлу VII, чтобы после поддержать Генриха VI? А граф де Фуа, Жан де Грайи, кузен капталя де Буша, столь часто выступавший против Иоанна Доброго, — разве он не покинул лагерь бургундцев и не стал в 1425 г. губернатором Лангедока от имени Карла VII?
Самой единой, несомненно, была партия Бургундца. Ни легитимность, ни рыцарственность ее главы никем не оспаривались. Мудрый политик, герцог Филипп очень быстро показал себя прозорливым организатором и реалистичным дипломатом. Он не забыл отца, предательски убитого в Монтеро, и не отказался от мысли о мести. Но он прежде всего стремился к величию своего княжества. Месть была одним из мотивов его деятельности, но не идеей-фикс. Союз с Англией входил составной частью в политику Филиппа Доброго, но не был ее основой.
Герцог хорошо понимал: чтобы завершить завоевание, без которого договор в Труа останется мертвой буквой, англичане так же нуждаются в нем, как он нуждается в них, чтобы противостоять арманьякской угрозе. Генрих V на смертном одре советовал соратникам сохранять союз с Бургундией. Филипп Добрый знал об этом и мог потребовать дорогую плату за свою дружбу и даже просто за нейтралитет. Оказавшись в английском лагере из-за действий экстремистов из арманьякской партии, он помнил, что в Монтеро его отец хотел договориться с дофином о том, чтобы обеспечить оборону от английских захватчиков. Если Иоанна Бесстрашного убили, англичане от этого не перестали быть захватчиками.
Тем более не был забыт Азенкур. Еще многие бургундские рыцари помнили об этой бойне, которая их шокировала так же, как и террор арманьяков. В конечном счете при Азенкуре бароны Бургундии понесли больше потерь, чем на парижских улицах, а те, кто стал жертвой ярости арманьяков в Париже, были бургундцами только по политическим убеждениям и симпатиям. Жителям Фландрии и Бургундии, Артуа и Франш-Конте ничего плохого не сделали ни Бернар д'Арманьяк, ни Танги дю Шатель.
Герцог Филипп тем хуже чувствовал себя в роли союзника англичан, что, как ему казалось, он ничего от этого не выгадал. В проекте двойной монархии, намеченном в Труа, он явно резервировал для себя роль прямого продолжателя политики отца и деда. Оставляя Ланкастеров в Англии и Валуа во Франции, политическая система, задуманная Иоанном Бесстрашным, делала первого из принцев крови реальным главой правительства, учреждаемого в Париже. Теперь, когда герцог Беррийский умер и герцог Орлеанский был в плену, а герцог Анжуйский поглощен итальянскими делами, герцог Бургундский как раз и остался во Франции первым принцем королевской крови. Может быть, развитие независимого Бургундского государства пошло бы иным путем, если бы Филипп Добрый реализовал мечту Филиппа Храброго и Иоанна Бесстрашного: править из Парижа Французским королевством.
Но ведь был Бедфорд. Бедфорд, который делал многочисленные авансы своему бургундскому шурину, но без колебаний взял власть на материке в свои руки, оставив ради этого английские дела на дядю, епископа Винчестерского Генри Бофора — с 1426 г. кардинала, — и на своего брата Хамфри, герцога Глостера.
Бедфорд ни с кем не делил власть, потому что не делил Францию. Сам ли Филипп Бургундский отказался от притязаний на регентство — так говорили бургундцы, может быть, чтобы не привлекать внимания к политическому провалу, — или Бедфорд в самом деле не позволил ему временно исполнять обязанности суверена, это в принципе ничего не меняет: завоевание Французского королевства его законным наследником Генрихом V не должно было привести к сокращению этого королевства. При Генрихе VI ничего не изменилось. Джон Бедфорд намеревался править всей Францией независимо от того, какие принцы ему помогли или помогут ее завоевать. Для Ланкастера не было английской Франции и бургундской Франции. Герцогство Бургундия входило в состав королевства, и владение им не даровало никаких прав на французскую корону.
И потом, Филипп Храбрый был «сыном французского короля». В трудные времена несовершеннолетия Карла VI Филипп Храбрый был братом и дядей короля. Филипп Добрый был всего лишь внучатым племянником короля. А Джон Бедфорд — сыном и братом короля. И дядей короля.
Поэтому речь не шла ни о разделе власти, ни о разделе королевской казны, той самой казны, которой двадцать лет так вожделели герцоги Бургундский и Орлеанский, без которой Филипп Храбрый не мог поддерживать жизнь своего Бургундского княжества…
Филипп Добрый извлек из договора в Труа только одно преимущество, ограниченное как по значимости, так и во времени: должность временного правителя Шампани и Пикардии, приобретение сомнительное, потому что Шампань уже лишилась своего прежнего богатства — ярмарок, а Пикардия ослабла от войны. Если завоевание Буржского королевства продолжится, земли, отнятые у Карла VII, достанутся англичанам и только им: это были земли короля Франции, а королем Франции был Генрих VI. Теперь Филипп Добрый Хорошо это знал: во всяком случае, он заставит платить за свои услуги.
Герцог не без горечи обнаружил, что его территориальные притязания сталкиваются с притязаниями Ланкастера даже в Нидерландах, куда новая Бургундская династия мало-помалу перенесла свой политический центр. Наложить руку на Маас и Шельду, дать внешнему миру через Антверпен доступ в свои владения — вот на что открыто надеялся герцог Филипп. Его цели назывались так: Эно, Голландия, Брабант.
Случилось так, что единственная дочь и наследница последнего графа Эно, Голландии и Зеландии Якоба Баварская была тогда женой герцога Брабантского, человека жалкого, на бесплодие которого давно делала ставку дипломатия разных дворов. Выдавая свою племянницу Якобу за убогого, Иоанн Бесстрашный знал, что делает: он готовил захват ее наследства Бургундией.
Но знать Эно была начеку. Будущее объединение наследий по сути означало аннексию земель соседней Фландрией, извечной соперницей. Поэтому не удивительно, если в 1421 г. бароны поощряли Якобу, когда она стала искать поддержки в Англии, а Глостер, регент в отсутствие Бедфорда, и не подумал отказать в поддержке. Более того, он стал ухаживать за графиней, хотя та еще не овдовела. Поскольку она согласилась еще раз выйти замуж, Глостер даже добился расторжения ее брака с Брабантцем. В марте 1423 г. Якоба Баварская вышла за Хамфри Глостера, который заявил о намерении направиться на материк, чтобы контролировать независимость владений жены.
