— Мед только что пил. За рыбой, небось, отправился… А вон он, топает.
Середин повернул голову в указанном направлении и замер от изумления: к костру, прихлопывая поверхность глиняного кома размером с человеческую голову, подходил Будута собственной персоной, в черных полотняных штанах, коротких сапожках и ярко-синей шелковой рубахе, взятой в разоренном городе торков.
— Вот так ква…
— О, боярин, — встретившись взглядом с Олегом, обрадовался паренек. — Я так и помыслил, здеся ты будешь…
И он ловко, словно запуская шар кегельбана, закатил глиняный комок под бревна костра.
— Ты откуда тут взялся?
— Дык, боярин, ты же сам сказывал, что в Углич направишься. Я, как момент улучил, туда же убег.
— Что значит «убег»? — холодно поинтересовался Середин.
— В Угличе спрошать начал, а тама токмо про суд все и сказывали. Указали, будто ты в женихи к купцу Скотину заделался да с его племяшом с Новгорода на торг в Персию сбираешься, товар закупаешь. Я на пристань побег да на ладью забрался, на кою люди указали. Мыслил, там тебя застать.
— Пришел с города, забрался, уселся с людьми, к кошту зараз пристроился в равной доле, — вмешался в рассказ Любовод. — Кормчий и решил, что я его в команду взял. Держался больно уверенно. А как я пришел да разрешилось все — на тебя сослался. Я кричал, коли помнишь. Ты признал, что ведаешь про такого…
— Что значит «убег»? — повторил свой вопрос ведун.
— Дык, боярин… — забеспокоился паренек. — Мы ведь так в походе поладили… А в детинце муромском то коней выводи, дабы не застоялись, то кожи мни, то яму чисти, то мостовую выскребай. А кормят токмо кашей, да рыбой вареной. Да баранина раз в седмицу перепадает… Ну я и вспомнил, как ты серебра мне давал подобру, что дуван кое-какой у тебя в узлах остался. Истинный ты боярин, тебе служить… Ась?
— Это проклятие какое-то на мою голову свалилось, — потер виски Олег. — Проклятие есть, а не чувствую. Подурнел, что ли? Не успел с одной тяжбой разделаться, уж другая сама на шею лезет.
— Ты ведь, вестимо, извечно в делах ратных, боярин. А в делах таковых я могу, сам ведаешь…
— Свяжите этого паразита да в трюм бросьте, — поморщился Олег. — И пасть чем-нибудь заткните, слышать его не могу.
— Как же ж так, боярин? — не понял холоп. — Я ведь к тебе шел.
— А ты думал, я краденое добро собирать намерен? Беглых холопов укрывать?! — взорвался Олег. — Где ты на мне подпись «тать» углядел, уродец?!
— Не нравится мне у Муромского князя…
— Не нравится?! Вот, смотри… — Олег сцапал за загривок не вовремя подошедшую Урсулу, выдвинул вперед: — Это она про «нравится» говорить может, на свободу пытаться сбежать, она. Ее на меч в чужой земле взяли. Против силы увели. А ты, скотина, ты сам свою свободу до века за серебро звонкое продал! Сам в верности клялся и прибыток пропивал. Ты серебро, за службу твою наперед заплаченное, князю вернул, паскуда? Ты за кров, ученье, кормежку с ним расплатился? Чего же ты теперь ко мне явился, зараза? Хочешь, чтобы я за твои художества отвечал, от князя отмазывал, вместо тебя помои позорные на себя принял?.. Извини, малышка, не хотел тебе больно делать.
— Ну, положим, связать и затычку сунуть я ему смогу, — усмехнулся Любовод. — Токмо в трюмах свободного места нет, это я тебе точно ручаюсь.
— Ну пусть тогда на палубе валяется, — отмахнулся Середин. — Холоп это беглый Муромского князя. Вернуть надобно, раз споймали.
— Беглый холоп? — Купец скривился, как от зубной боли. — Да, нехорошо получается. Однако же вертаться из-за него нам никак не с руки. Вона, сколько верст отмахали.
— На обратном пути можно для сыску передать, — предложил Олег.
— Сдохнет за столько месяцев, — пожал плечами купец. — Не стану же я его за просто так кормить.
— А ну слухи дойдут, что ты княжьего холопа поймал да уморил до смерти?
— Да, тоже нехорошо, — согласился Любовод и понизил голос: — А давай его утопим к лешему, и вся недолга? Скажем, по нужде малой пошел да за борт свалился. Морское дело такое, всякое бывает. Лежал неловко, да волной смыло. Мы его не укрывали, вернуть сбирались, да незадача вышла. А что на ладью попал, так пусть князь за холопами лучше следит, мы ему не сторожа.
Будута глянул на купца, на ведуна, осторожно пошел в сторону.
— Ты куда? — цыкнул на него Олег.
— Винца выпью напоследок… Дабы тонуть не так страшно было.
Моряки, прислушивавшиеся к разговору, захохотали. Любовод тоже ухмыльнулся, опустил голову, потер нос:
— Вот засранец. Все едино тонуть — так чего продукт-то переводишь? А знаешь, ведун, давай его здесь оставим? Воды вдосталь, рыбы наловит. А на обратном пути подберем… Коли до зимы воротимся…
— Лучше сразу утопите! — взмолился холоп. — Чего голодом и холодом зазря томить-то? Я быстро, рыбку сейчас скушаю, да и топите. Чего уж, коли так поворотилось? Я вина глотну маненько? Горло совсем пересохло.
— Из реки пей, не на море! — рыкнул Любовод, однако остановить Будуту не успел. Тот зачерпнул ковш меда и быстро высосал, заглатывая большими глотками.
Моряки опять захохотали.
— Топить княжьего холопа не жалко, но коли до сыска дойдет, за убыток виру насчитать могут. Нехорошо, — смилостивился Любовод. — Однако же и кормить его на свой кошт я не намерен. Либо тут оставим, либо пусть не в веревках отдыхает, а наравне со всеми работает.
— Я буду! — радостно завопил Будута. — Я такой — как возьмусь, так честно усе делаю! Слава Любоводу-купцу!
И он тут же осушил еще ковш — новгородец только брови успел поднять от удивления.
— Ты же видишь, он беглый, — предупредил Олег. — А ну опять утечет али случится что?
— Ксандр, к себе на борт беглого забери, — усмехнулся Любовод. — Пусть ведун Олег за ним приглядывает, коли уж о княжьем добре так печется. Все слышали? — оглянулся он. — По нужде холопа княжьего на кошт принимаем, дабы опосля хозяину в целости вернуть! Коли сыск на кого наткнется по возвращении, о том не забудьте… А случится с ним что — тут уж вина не наша будет. Ветра в море сильные, волны высокие. На все воля богов. Отойди от бочки! Можешь больше не бояться, не утопим.
— Я тебя, купец, отныне, как отца родного, слушать стану, преданным рабом буду… Интересно, запеклась ужо рыбка-то?
— Гляньте, какая лялька у нового хозяина. Мы тут маемся с затасканными невольницами, а у него еще нерастянутая есть.
Олег как-то и не понял, что говорят именно о нем и Урсуле. Лишь когда девочка прижалась к его плечу, Середин обратил внимание все на того же неугомонного безволосого моряка.
— Надо бы по справедливости на круг ее поставить, а, мужики? На одной ладье плывем — стало быть, все у нас поровну.
