Стрибог оказался милостив к путникам — западный ветер продолжал дуть и на второй день после поворота реки на восток, и на третий. По сторонам от Урала все так же тянулась степь, которая лишь изредка вздыбливалась пологими, поросшими травой холмами. Однажды из-за такого холма примчался конный дозор в два десятка копий. Одетые, несмотря на жару, в островерхие меховые шапки и длинные стеганые халаты, они несколько верст скакали вдоль реки, наблюдая за коротким торговым караваном. Олег все ждал, что сейчас послышатся требования пристать к берегу, заплатить подорожный сбор — но степняки куда вернее оценили соотношение сил и внезапно отвернули, осадив коней. Действительно, стоит ли требовать того, чего не сможешь получить? Как остановить плывущие по стремнине корабли? Дерево не боится луков — а ответные стрелы быстро повышибают коней из-под седел. Да и причаль ладьи с почти сотней вооруженных людей… Как бы самим дани гостям платить не пришлось.
Начиная с пятого дня пути, к реке начали подступать небольшие рощицы. Дубравы и, к удивлению Олега, березняки. А он-то привык считать березу северным деревом!
Возле одного из лесков Любовод приказал причаливать. По два десятка воинов судовой рати с каждой из ладей облачились в броню, взяли копья и заняли позиции неподалеку от места привала. «Заняли позиции» означало, что они развалились в траве, положив оружие под рукой, и занялись игрой в кости, готовые при первом сигнале тревоги вскочить и сомкнуть боевой строй. Опасностей не предполагалось — но в степи опытный купец предпочитал перестраховаться.
Моряки же, раздевшись, взяли свой старый добрый бредень и прошлись но обе стороны от отмели, за которой отдыхали ладьи. Мелкую рыбу и двух буйных полутораметровых щук побросали обратно в реку, оставив на ужин только трех сазанов по пуду веса в каждом и одинокого осетренка ростом с человека. Конечно, расти ему еще и расти — но уж больно вкусен, бедолага! Сазанов порубили на крупные куски и некоторое время вываривали в медных казанах — по одному с ладьи. Осетра же, пересыпав солью с перцем, завернули в мокрую конскую шкуру и прикопали под костром. Пища простая, но для людей, соскучившихся по горячему, показалась слаще меда.
— Каждый бы день так баловался, — признал Любовод, — но тогда нам в жизни никуда не добраться! Собрать барахло на ладьи — и отчаливаем. Переночуем на стремнине. Береженого и змея не жалит. А утром паруса поднимем, и вперед.
Еще два дня, перекусывая сухарями и солониной, запивая ее сильно разведенной вином забортной водой, путники вспоминали того, запеченного целиком, осетра. А рощи по берегам все чаще смыкались. То и дело разбавлялись они тополями, ивой, лещиной, и вот уже степь стала напоминать жалкие полянки, что остаются среди лесов после стремительных летних палов. Возле длинного песчаного мыса, по которому удобно ходить рыбакам, Любовод опять разрешил долгую стоянку. На этот раз, если не считать слизкого четырехсаженного сома, никто в бредень не попался, и для разнообразия моряки оставили на ужин полтора десятка окуньков, среди которых самый крупный не превышал четырех кило, и нескольких лещей немногим их больше.
— С утра на веслах идти придется, — присаживаясь рядом с Олегом, сказал купец, раскалывая глиняный комок с запеченным внутри окунем. — Деревья ветер крадут, от паруса проку мало. Как по-твоему, река так на восток и будет тянуться али к северу повернет?
— Повернет, — уверенно кивнул Олег. — Но вот когда, не скажу. Помню только в общих чертах.
— Это хорошо. Видишь, селений никаких не встречается? Это оттого, что степь рядом. Ты ведь этих разбойников знаешь. Хоть торки, хоть половцы, хоть печенеги, хоть еще кто — все одинаковы. Сами работать не умеют, все на чужое зарятся, да невольников средь нормальных людей наловить норовят. Оттого рядом со степью люди не живут. А кто и живет, много нажить не успевает. Не получится с ними торга. Дальше, в глубь лесов плыть надобно…
И снова настало утро, а с ним — все тот же путь. Весла не торопясь били темную воду, ладьи, держась друг от друга в десяти саженях, величаво двигались вперед. Река среди лесов неожиданно растеклась, стала шире и спокойнее. Подниматься по ней можно было без надрыва, работая веслами в половину силы.
Когда солнце стало подбираться к зениту, в груди у Олега екнуло от радости: он увидел впереди, на левом берегу, огромный мшистый валун, белое нутро которого проглядывало наружу только в нескольких местах. Чуть дальше из земли выпирали еще с десяток каменистых уступов. Это означало, что рельеф местности начинает меняться, из равнинного превращаясь в горный. Однако вслух ведун ничего не сказал, не желая будоражить людей раньше времени.
Новая излучина обнаружила впереди заросшую лесом горушку, которая не обратила на себя внимания путников, но заставила чаще биться сердце Середина. Похоже, он не ошибся, и неведомая торговым людям река действительно вывела их к Уральским горам…
— Смотрите, смотрите! — вскочил один из моряков.
— Что там, Трувор?
Варяги повернулись вперед, и брошенные весла вспенили темную речную воду. Впереди, на невысоком каменном уступе, сидела золотая женщина с распущенными волосами. Одной рукой она опиралась на рукоять воткнутого в землю меча, другой — протягивала к реке чашу.
— Золото… — зашептались меж собой гребцы, без команды схватились за весла, навалились на них, и спустя несколько минут напряженной борьбы с течением нос ладьи приткнулся к берегу, в травянистый откос в полсажени высотой. Путники высыпали на сушу, разминая усталые руки и спины, побежали наверх.
— Бронза! — разочарованно покачал головой Трувор. — Гляньте, здесь жилье какое-то…
Неподалеку от скульптуры под кронами деревьев стояла крытая дранкой изба-пятистенок. Путники повернули к ней, а Любовод и ведун остановились перед бронзовой женщиной.
— Оставь зло, всяк сюда входящий, ибо по воле великого Раджафа стражи покарают каждого, кто таит вражду землям каимовским… — прочитал купец руны под скульптурой. — Пугают. Те, у кого нет силы, любят пышные угрозы.
— Пусто! — крикнул от избы Трувор. — Похоже, застава была когда-то, да ныне оставлена. Ушли люди, брошено порубежье.
— Не брошено, — тихо возразил Олег. — Бронза за несколько лет зеленью покрывается, а эта чистенькая, как только отлита. Ее постоянно чистят, Любовод. Но в пограничной страже эта страна почему-то не нуждается…
— Видел я и незеленеющую бронзу, — возразил купец. — Сказывают, люди за китайской стеной бронзовые штыри, что в честь правителя своего ставят, таким воском хитрым мажут, что не страшна им никакая зелень и никакая вода.
— Ты думаешь, мы в Китае?
— Нет, конечно же. За китайскую стену через пустыню караваном месяц пути. А по эту сторону тамошние люди не ходят. Боятся. Чистенькие они все, и дома у них чистенькие, и дороги. Не могут в диких землях обитать.
Олег подошел к статуе, провел по металлу ладонью, но никакого покрытия не заметил. Не скользила по нему кожа, и сальности никакой не ощущалось.
— Степняки, ведун, степняки, — напомнил Любовод. — Они — как чума или засуха. Вроде и нет ничего, а беда в воздухе витает, жить тяжело, опасность каженный день кожей ощущается. Слишком часто, слишком близко начинают появляться — и уходят люди.
