Между тем с разных сторон все прибывали и прибывали повозки, подходили путники с заплечными мешками. Да что там возки и путники! Олег собственными глазами увидел три промчавшиеся колесницы с шипами на осях, что были распряжены и втиснуты в торговый ряд между меховым прилавком и гладкими, безворсыми коврами, больше напоминающими раскрашенную кошму.
— Коршун, Малюта, — встрепенулся Любовод. — Ступайте, место ищите! Не то останемся на отшибе, никто и не найдет опосля. По паре бочонков с вином возьмите да по тюку полотна. Пусть ратники судовые отнести подсобят. Ныне главное — место забить, а там посмотрим, что уперед выставлять. Так, ведун… Ты приглядывай, а я по рядам пробегусь, гляну, чем богаты торговцы местные.
— Ясно… Ксандр, давай-ка выставим бочонки, что на палубах принайтованы, вот сюда, между навесами парусиновыми. И на ладьях свободнее станет, и место огородим, и как прилавки использовать потом можно будет.
— Прости, хозяин, но по торговой части я не мастак. Коли на воде, то я командую, а так…
— Понял, — кивнул Олег, окинул взглядом стоянку: — Твердята! Вот ты мне и нужен. Будешь пока за старшего. Разгрузку начинайте.
Вернулся купец через час, когда солнце начало заметно пригревать, а прибытие новых продавцов почти прекратилось. Настроение у него было бодрое, кончики пальцев мелко подрагивали:
— Верно ты сказывал, ведун, мехов здесь в избытке. Прицениться я пробовал, да все в кольцах цену называют, а что за кольцо — непонятно. Ткани разные есть. Полотно без прибытка сдавать придется — тут и льняных, и конопляных тканей изрядно. Сало тоже видел, хоть и не много, мед свой у многих стоит и хмельной, и бортнический. Однако вина не видел ни разу, может и уйти. Клинков на торгу нет никаких — от на них, я мыслю, и оторвемся. Клинки суздальские хороши, никто спорить не рискнет. И прихватил я их изрядно. А каменная посуда у здешних мастеров хороша, ой хороша. Взять надобно поболе. К стеклу князья и бояре привычны уж, а такого я и сам не видывал. Ты уж опустошил, вижу, трюмы. Это хорошо, надобно к Малюте и Коршуну товары отнесть.
— Я пойду, тоже осмотрюсь? — спросился Олег.
— Конечно, друг. Может, и ты чего интересного приглядишь, ведун.
— Будута, ты куда?
— Тюки на торг отнести велено… — опустил на траву увязанное полотно холоп. — А че, боярин?
— Со мной пойдешь, — приказал Середин. — Извини, Любовод, но есть тут один нюанс… Не хочу на этих землях его одного оставлять. Как бы князю Муромскому урона не нанести.
— Ладно, пусть идет… — не стал спорить купец. — Легостай, прихвати тюк, за мной понесешь.
Разумеется, на обход торговых рядов Урсула увязалась с Олегом. То ее из каюты днями не выманить было, а тут — как чувствовала, спозаранку выбралась воздухом подышать. Будута семенил сзади, с хрустом уминая подгоревшую корку леща, из-за которой кусок жареной рыбы остался вечером недоеденным.
Торг, как и положено, равномерно гудел из-за споров сотен людей по всему полю. Как известно, продать каждый желал подороже, купить — подешевле. Зазывалы расхваливали свои товары, потерявшиеся друзья выкрикивали друг друга, оглушительно орали козы и гуси, хрюкали молочные поросята, степенно гудели пожилые быки. Олег, крепко взяв за руку девчонку, шагал по рядам, не видя пока ничего интересного. Груды конских и коровьих шкур выше человека высотой, жужжащие в деревянных коробах ульи да бочонки с кедровыми орешками его как-то не интересовали. В одном месте Середин остановился перед сундуками, на которых стояли вырезанные из камня поделки: бокалы из яшмы и оникса, малахитовые кубки и шкатулки, золотистые розы, отлитые из бронзы и насаженные на выгнутый каменный стебель. Это было красиво — но пока что покупать добро Олегу было не на что, все свое серебро он вложил в общее с Любоводом дело.
Ведун двинулся дальше, вдоль груды покрытых квадратиками и прямоугольниками горшков, как руку его вдруг кольнуло жаром. Он остановился, глядя на повозку с приподнятым полотняным верхом. Внутри, поджав ноги, сидела тетка в темном платке и темно-коричневом платье, связанном из грубо спряденной шерсти. Перед ней на полу лежали каменные, из серого гранита, шарики размером с кулак, стояли небольшие бронзовые изображения все той же женщины с мечом и чашей, на натянутой бечеве висели ремешки с волчьими и рысьими зубами, керамическими безделушками в виде колец, шариков, крестиков, птичек, собак, небольших окольцованных решеточек. Серебряные диски и крестики разного размера со вписанной в середину свастикой — символом вечности.
Привязанный к запястью, освященный в Князь-Владимирском соборе крест запульсировал, словно крича: «Берегись, колдовство!», — и ведун сделал шаг ближе.
— А вот амулеты! — оживилась тетка. — От гнуса, от мух, от потравы, от дикого зверя.
— Помогает? — недоверчиво спросил Олег, и тетка обидчиво отпрянула:
— А как же! Не на вечность, конечно. Но коли три клыка таких по краям огорода воткнешь, до новой весны ни един дикий зверь черты перейти не сможет. От гнуса и мух токмо у меня все в земле каимовской закупаются. Никто ни разу не жаловался. А вот защитный оберег… — Она взяла круг с решеточкой. — Для отвода глаз хорош, коли в порубежье отправляешься. Наденешь — и не видит тебя никто цельный час. Потом, однако, другой надобно надевать, кончается.
— А камни зачем?
— Это не камни, это туктоны, освященные прикосновением самого великого Раджафа. Ими можно говорить с ним, ими он может слышать… — Тетка понизила голос: — А еще они в темноте светятся, вышивать рядом можно. Покровитель вот есть. Удачу в дом привлекает.
— Почему ты ее мужским именем называешь? Это же явно женщина!
— Великого Раджафа нельзя изображать, — опять понизила голос торговка. — Его взгляд даже в камне жгет простых смертных насквозь. Посему высекать положено его дочь старшую, плоть от плоти, кровь от крови.
— Какое же он покровительство дает? От недругов спасает, от беды бережет али еще как?
— Коли от пустого семени спастись желаешь — оберег небесный брать надобно. Плотью великого Раджафа освящен. У меня сестрица в городе его убирается, она вот носит — увечье отводит, смерть водную, божью жертву, потерю денежную, поломки в вещах всяких. Проверено не раз людьми многими. Вот эти, малые, пятьдесят четыре беды отводят, те, что с крестом — семьдесят две, а большие, с кругом, сто сорок четыре. Бери, мил человек, бери. Себе не хочешь, жене возьми. У нее, вон, глаза разные, ей нужно.
— С чего ты взяла, будто это моя жена?
— Ну, мил человек, — как на шутку, отмахнулась рукой торговка. — То же каждому видно, что линии жизни у вас, что нити в веревочке, вместе сплетены. Отсель и до самой кончины общей.
— Купи… — моментально вцепилась Урсула ему в руку тонкими острыми пальчиками. — Хоть одну купи.
— Сколько же оберег твой стоит, чародейка?
— Да за пять колечек любой малый отдам. А те, что беды отводят, в десять, одиннадцать и пятнадцать колец ценятся.
