– Принимай взвод Сушко. Будешь командиром.
– Вы думаете, я справлюсь?
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцатый…
– И это мало?
– Не знаю, товарищ командир эскадрона.
– В Гражданскую мне было почти столько же. Я был комиссаром в партизанском отряде Аллаяра Курбанова. А это в тылу белых, за сотни верст от штаба, вокруг – враг… Не возражай, брат мой… Сложнее было, выдюжили. А тут вокруг все свои, командование под боком. Будет трудно – поможем, не знаешь – научим.
Сергей Щербаков сказал эти слова по-туркменски и улыбнулся. Сын местного поселенца, пограничного фельдшера, выросший в горах Копетдага, среди отважного туркменского племени геркезцев, подаривших миру великого поэта и бесстрашного воина Махтумкули, этот русский парень, прозванный в народе туркменским именем Довлетгельды – «Государство пришло», – блестяще владел туркменским языком.
Щербаков неожиданно спросил:
– Ты сколько служишь, Ашир?
– Шестой месяц…
– Считай, шестой год! У нас месяц равен году. Верю, что сын краскома, моего друга Тагана, сумеет командовать взводом. И комиссар Розенфельд согласен. Идем, красноармейцы ждут тебя, своего командира!
Была поздняя осень 1925 года. Ашир Таганов стал командиром взвода в кавалерийском эскадроне ОГПУ.
Минуло три месяца, как Ашира назначили командиром взвода. Однажды утром Сергей Щербаков дал ему адрес конспиративной квартиры ОГПУ, расположенной в тихом переулке города.
Ашир легко отыскал особняк. В небольшом домике из двух комнат с белыми ситцевыми занавесями, столом, покрытым украинской расшитой скатертью, сидели в штатском Касьянов, Розенфельд и еще один коренастый туркмен, лицо которого Аширу показалось знакомым. «Где же я его видел?»
– Я не опоздал? – спросил Таганов, поздоровавшись с собравшимися.
– Ты сама точность, – Розенфельд улыбнулся знакомой и такой родной улыбкой. В тот миг он чем-то напомнил Аширу отца. – По тебе часы можно сверять…
«Как бы я жил без друзей отца? Касьянова, Щербакова, Розенфельда… Без них жизнь была бы тусклой», – подумал Ашир, и какая-то теплая волна залила его грудь. Но юноша вдруг осознал, что его неспроста вызвали сюда, немногословный комэск наедине подготавливал его к встрече с этими занятыми людьми.
– Садись, Ашир, – Касьянов глазами показал на свободную табуретку, стоявшую с ним рядом. – На здоровье не жалуешься?
– Да разве я старый? – Ашир смеющимися глазами взглянул на Розенфельда.
– Ты что, Ашир, на меня смотришь? – пошутил Розенфельд. – Хочешь сказать, что я старый?!
– Как у тебя дома? – Касьянов притушил улыбку на лице. – Здоровы ли мать, сестренка? Помогаешь им?
Ашир молча пожал плечами, выразительно вскинул брови – дескать, как же иначе?
– Дело к тебе серьезное, – продолжал Касьянов. – Решили мы тут, что с ним лучше тебя никто не справится… Метко стрелять, лихо клинком рубить ты умеешь, но не это главное.
Таганов всем существом своим вдруг почувствовал, что все пережитое: детство, опаленное пожарищем родного кочевья, театральная студия, комсомольские вылазки в Каракумы, боевые операции в рядах чекистского эскадрона – все было подготовкой к какому-то важному делу. Таким ему показалось предстоящее, то, что собирались поручить его наставники, старшие товарищи по партии.
– Ты знаешь Нуры Курреева и Черкеза Аманлиева? – спросил Касьянов.
– С Нуры мы вместе в детстве росли… Про Черкеза только слышал, отец рассказывал… Контра!..
– Контра, говоришь?
– Конечно! Чего они, бедняцкие сыны, у Джунаид-хана забыли?!
Касьянов и Розенфельд переглянулись, а коренастый туркмен, что-то записывавший на листочке, поднял на Ашира глаза, качнул головой – не то укоризненно, не то одобряюще.
«Где же я его встречал?» – снова подумал Таганов. Судя по тому, как обращались к нему Касьянов и Розенфельд, он был тут самым старшим по званию.
– Надо узнать человека, Ашир, а потом судить о нем, – Касьянов встал и, заложив руки за спину, заходил по комнате, переваливаясь, словно по палубе корабля. От прежнего разбитного матроса в нем осталась лишь походка вразвалку да горячность. Профессия чекиста подтянула его, сделала строже. Касьянов продолжал: – Ты правильно ставишь вопрос: «Чего они, бедняцкие сыны, у Джунаид-хана забыли?» Да-да! Как Нуры оказался у басмачей? Почему Черкез сбежал к врагам? Черкез, сын чекиста Аманли Белета, много лет работавшего по нашему заданию среди басмачей! Не знаешь? Скот, которым владел Аманли, принадлежал хозуправлению ОГПУ. Тут и мы маху, дали и Аманли. Жил он в песках. Даже дети его не знали, кто их отец – басмач или советский человек. Когда в дом Аманли приходили на постой наши отряды, он делал вид, что привечает их из-за страха… Незадолго до его гибели мы его рассекретили. Он по нашему заданию предложил Джунаид-хану сложить оружие, перейти на оседлый образ жизни… Джунаид-хан ловко учел нашу ошибку: руками Эшши-бая и Хырслана убил Аманли Белета, его жену и одного сына, а Черкеза заманил к себе… Подстроил так, будто их убили мы, чекисты. Парень попался на крючок, сбежал к Джунаид-хану… Мы задумали отыскать и Нуры и Черкеза, разубедить их. С Нуры будет посложнее, отец у него в фаворитах Джунаид-хана ходит… Есть сведения, что Черкез в отряде сотника Хырслана. Если он не забыл об отце, то поможет нам… А Хырслану надо знать, как Эшши-бай убил его родного брата Дурды-бая, ехавшего сдаваться советской власти…
Ашир помрачнел, опустил голову.
– Небось ты сейчас о сестре Джемал подумал? – Касьянов положил руку на плечо Ашира. – Не забыли о ней… Ищем и ее тоже, ищем… Она, слыхать, стала женой Хырслана… Ты – чекист и запомни одну из главных заповедей, которой учил Дзержинский: не торопись с выводами.
– Было время, когда в ауле на нашего брата волком смотрели, – заговорил коренастый туркмен. – И бедняк и середняк косятся. А бай – тот в глаза юлит, весь эскадрон готов на довольствие взять и за советом бежит… Иногда голова кругом, не поймешь, кто враг, кто друг, а кто просто обманутый… Мы не рубили сплеча, но и не скажу, что гладили врагов по головке. Даже в самые тяжкие минуты, когда сердце ожесточенно и наших сабель больше, мы обращаемся к врагу с миром, ибо не хотим крови…
Коренастый туркмен стукнул карандашом по столу, словно хотел этим подчеркнуть важность сказанного. Он чуть повернулся, и его горбоносый профиль высветил в памяти Ашира далекий, из детства, озаренный в ночи факелами аул в песках, сожженный и ограбленный басмачами. Умирающего Аннамурата, мудрого старейшину рода, расстрелянного по приказу Джунаид-хана. Дикое гиканье юзбаша Хырслана, увезшего Джемал в темноту. Убитую горем мать, полуобгоревшую родную юрту… Отца с обожженной Бостан на руках. Вспомнился отрядный доктор, выходивший сестренку. И еще молодой коренастый туркмен с командирскими нашивками на рукаве, спорящий с отцом. «Да это же Чары, сын Назара Нищего… Тот самый командир авангарда, который дал отцу коня, отбитого у басмачей», – чуть не воскликнул Ашир.
