Таганов молчал, крепко задумавшись над словами Амир-балы. Чекист знал – в басмаческом стане разлад, родовая вражда. Это мешало им объединиться, но то, что Амир-бала рассказал об Аннамете, было новостью, над которой стоило подумать. Уж очень заманчиво заполучить Аннамета, главу контрразведки Эшши-хана. «Это он убил моего отца! – Кровь прилила к вискам, и Таганов потер лицо, голову. – Не ты ли, Ашир, клялся на могиле отца, что отомстишь за него, за сестру Джемал?…»
– Сердар! – Атали теребил Таганова за плечо. – Лекарь зовет. Раненый очнулся.
Таганов направился к палатке. Раненым красноармейцем оказался Колодин, который дней десять назад вместе со своим взводом вышел из Ашхабада, сопровождая в Ташауз большой караван из тысячи с лишним верблюдов. Правительство молодой республики направило хлеб в голодавшие аулы Ташауза, разоренные басмаческими бандами. Но при этом не была усилена охрана, не продумана система прохождения пути. Караван, растянувшийся на три с лишним километра в голой пустыне, вышел фактически из-под контроля. Что могла сделать малочисленная охрана, когда басмачи, воспользовавшись этим, напали на караван? Охрана, несмотря на превосходство сил грабителей, приняла бой и сражалась до последнего. Басмачам удалось перебить сопровождающих и захватить почти весь караван. Красноармеец Колодин, отстреливавшийся до последнего патрона и чудом уцелевший, под покровом наступившей темноты увел с собой шестнадцать верблюдов, но потерял в дороге сознание, истекая кровью от полученных ран. На него и наткнулся Амир-бала. Ранение Колодина оказалось неопасным, хотя боец потерял много крови и обессилел. Старания отрядного лекаря, хорошее питание быстро вернули в строй молодого красноармейца.
…Ашир Таганов, походив ночью по спящему лагерю и убедившись, что часовые бдительно несут службу, подсел на кошму, на которой спал Бегматов, подбросил в тлеющий костер пару саксаулин. Душистый дымок стелился по земле, язычки пламени осторожно лизали древесину. За спиной Ашира, на кошме, завозился под тулупом комиссар.
– Ты что, полуношник, сам не спишь и другим не даешь? – Бегматов присел рядом с Тагановым. – О чем задумался?
– Не дает мне покоя одна мысль, Игам… Если я пошлю Амир-балу к Эшши-хану… А не может рядом с Эшши-ханом уже действовать наш разведчик? Я-то не знаю, – есть там кто или нет. Действовал же подле Джунаид-хана наш разведчик Аманлы Белет. А ну как пошлю Амир-балу, а он парень горячий, может нашему разведчику помешать, чего доброго… А?
– Ашир, дружище! – Игам Бегматов положил Таганову руку на плечо. – Пойми меня правильно. Я – партийный работник, и все тонкости оперативной работы мне неведомы. Ты знаешь, я не специалист, но скажу одно – рассуждаешь ты логично. Захватить этого бандюгу Эшши-хана заманчиво. С облегчением вздохнули бы все. Но как бы нам с тобой дров не наломать. Может, у Центра какие-то свои планы, а мы помешаем. А за действия отряда мы с тобой оба в ответе перед партией.
Долго еще не ложились спать друзья, перебрали десятки вариантов пленения Эшши-хана и наконец порешили снарядить в Ашхабад гонцов, чтобы заручиться согласием Центра на засылку Амир-балы в стан Эшши-хана.
Таганов, отправляя в дальнюю дорогу десятку джигитов во главе с Атали Доврановым, вручил ему зашитый нитками пакет.
– Передашь лично в руки Чары Назарова, – наставлял Ашир командира десятки. – По дороге ни с кем в бой не вступать, уклоняться от всяких стычек с басмачами. Ваша задача – в целости и сохранности доставить пакет по адресу. Я буду ждать вас у колодца Тачмамед. Отправится с вами и Колодик, а также отрядный лекарь.
Когда Атали уже подошел к коню, чтобы вскочить в седло, Ашир снова отозвал его в сторонку.
– Будешь в Ашхабаде, – тихо произнес Таганов, – увидишь Герту… поклонись ей. Написать не могу, она поймет. Скажи, что я часто вспоминаю наш последний разговор. И вообще, я всегда помню… – Он оборвал фразу на полуслове, будто проверял себя.
Вспомнилась и последняя встреча с Айгуль, ее растерянный, скорее отчужденный взгляд. Она как-то посерела, поблекла, а в глазах выражение надломленности, страдания, в ней появилось что-то сестринское, материнское. И это воздвигло между ними какой-то невидимый барьер. По эту его сторону теперь была Герта, и только она. Вдруг ли все это произошло? Разве он мог забыть, когда Герте исполнилось семнадцать лет… В тот день Ашира пригласили в дом Розенфельда на семейный ужин. Танец под граммофон, прохлада ее тонких пальцев, белые локоны, нечаянно или нарочно захлестнувшие глаза Ашира, когда девушка озорно тряхнула головой, танцуя с ним, платье, в котором она казалась воздушной… И песня, незамысловатая, но запавшая в душу: «Тот чудный вечер и обрыв к реке, и чью-то песню, песню вдалеке…» Герта уже не прежний угловатый подросток и, как ни странно, похожа на Айгуль. И чем старше, тем больше. Упругая, пружинистая походка, задумчивые глаза, – только у Герты они светлые, лучистые, взглянешь в них и, кажется, увидишь свое сердце. Но больше между ними сходства внутреннего. Та же сдержанность, беззащитность, романтичная целомудренность. Но в мягкости голоса Герты, в бледности ее одухотворенного лица, в самом ее облике таилось что-то загадочное, притягивающее… Ашир не мог объяснить даже самому себе, почему он полюбил Герту. Может, из-за того, что очень походила на Айгуль, и он, однолюб, боясь изменить своему первому чувству, привязался к Герте…
– Словом, передай Герте огромный привет, – Ашир заметил смеющиеся глаза Атали. – До встречи.
…До колодца Сапалы отряд добрался ночью, но остановился вблизи, а рано утром всадники въехали на розоватый глинистый такыр, спрессованный временем, ровный и гладкий, как гигантская плешина.
Взору джигитов предстало обычное кочевье, какие в Каракумах можно встретить почти у каждого колодца. Несколько войлочных юрт, вокруг разбросаны чатма – шалаши из камыша и гребенщика, кепбе – мазанки и землянки, в которых, как правило, живут чабаны, батраки, весь простой люд. А за жильем, образовавшим как бы замкнутый круг, выстроились в ряд загоны для скота. Высокие, из рослого гребенщика и кряжистого саксаула – для верблюдов и коней, низкие, из ершистых приземистых кустов кандыма и черкеза – для овец и коз.
Над кочевым аулом послышался гомон, заплакали дети, заголосили женщины; в дверях жилищ в нерешительных позах застыли фигуры мужчин. Видя, что конники настроены миролюбиво и каждый из них был занят своим делом – кто поил коня, кто ставил палатку, кто приводил в порядок амуницию, – кочевники осмелели, высыпали из своих жилищ, бросились помогать джигитам. Скотоводы, не мешкая, зарезали в честь гостей несколько баранов, развели огонь под большими десятиведерными казанами, в которых вскоре забулькала баранья чорба, задымился душистым парком рассыпчатый плов, из крупного, как зрелые виноградины, хивинского риса.
Аульчане, признав в Таганове и Бегматове руководителей, пригласили их в юрту аксакала рода, но те вежливо отказались, попросив расстелить дастарханы во дворе, в тени юрт, чтобы можно было видеть и слышать всех скотоводов и джигитов, приглашенных на трапезу. Пока еда томилась в казанах, под которыми дотлевали головешки саксаула, перед чорбой и пловом по обычаю туркмен разносили крепко заваренный зеленый чай.
