А в двадцатом году, на всякий случай тепло распрощавшись с Семеновым, он сменил своего хозяина, встал под знамя такого же черносотенца, как сам, – барона Унгерна фон Штернберга, мечтавшего о «Срединной Азиатской империи».
Рьяно помогал Грязнов своему новому шефу в организации разбойных отрядов из числа казаков-монархистов, богатых монголов, бурят, китайцев, японцев, всех тех, кто возненавидел советскую власть. Унгерн по достоинству оценил усердие молодого полковника – назначил своим начальником контрразведки. Грязнов помогал барону сноситься с теми богатеями-туркестанцами, что затаенно мечтали об «Азии для азиатов», простиравшейся от моря до моря.
Грязнов же не любил строить воздушные замки, стоял ногами на земле: вот если бы перехватить красный эшелон, хорошо бы с зерном или с оружием, чтобы потом все захваченное выгодно сбыть разбойным хунхузам – тороватым китайцам, или ворваться в деревню, пограбить всласть, изнасиловать приглянувшуюся девку, а ночью поджечь село… Неописуемое зрелище! У, племя иродово! Всю святую Русь лаптями истоптали, испоганили. Красная звезда им милее лика Святой Богоматери… Раз уж на то пошло, то извольте: звездочку на лбу, звезду на спине! Грязнов так и делал в застенках унгерновской контрразведки, даже счет потерял, сколько красных отправил на тот свет после того, как, натешившись вдоволь над очередной жертвой, ставил ее к стенке.
Грязнов сразу понял, чего от него хочет Атда-бай, но призадумался: как отнесется к тому Кейли? Ведь он прислал его, Грязнова, в качестве английского советника при главарях басмаческого движения, будь то Эшши-хан и Халта-ших или Ахмед-бек и Илли Ахун… Важно поднять шум в Каракумах – пусть знает весь мир, как народы здесь стонут под большевиками. Тут еще Эшши-хан куда-то запропастился – говорят, подался в Афганистан отца проведать. Кретин! Будто Герат ближний свет. Мешхед куда ближе, но Грязнов и не подумал поехать туда, к жене, где обосновался после разгрома унгерновской орды, когда сам барон, плененный чекистами, был осужден и казнен.
– На, держи! – Атда-бай протянул Грязнову полотняный мешочек, туго набитый драгоценностями. – После дела получишь еще.
Задаток бая рассеял все сомнения Грязнова. Эх, была не была! Отчего бы не тряхнуть стариной, не взбодрить себя?
…Грязнов оглянулся назад – след в след за ним скакала десятка нукеров из отряда Эшши-хана. А позади шагал караван, груженный всяким добром. Атда-баю задуманный план частично удался – доверчивые скотоводы, завидев во главе вооруженных всадников «русского комиссара», внесли налог за будущий год, уплатили и за колодцы.
Грязнов, привстав на стременах, вглядывался в пустыню, местами переходившую в степь; ему на миг привиделись Гоби, забайкальские степи… Вот оно – русское село, неказистое, крестьянское… Полковник Грязнов ожидал увидеть процессию жителей с хлебом-солью на вышитом полотенце, с угодливыми речами и поклонами. Ведь тогда, кроме священника, не отыскалось даже грамотного человека, сумевшего бы зачитать смертный приговор, вынесенный им всему селу. Но они, обреченные, не дрогнув, смело и гордо смотрели в лицо своим палачам… Еще шла Гражданская, одному Богу было ведомо, чья возьмет верх, а эти люди, вчерашние верноподданные государя всероссийского, словно переродились, нет – будто возникли из небытия, из иного загадочного мира. Это была загадка, которую он, Грязнов, был не в состоянии отгадать.
И Грязнов, руководивший карательной экспедицией, отдал команду…
Заплечных дел мастера, унгерновские солдаты, чтобы сломить крестьян, приступили к своему кровавому делу. Особенно изощренно терзали семьи советских работников – женщин, детей, стариков.
…Цокот копыт вернул Грязнова к действительности. Кони въезжали на такыр, где у колодца выстроилось несколько юрт братьев-конгурцев. Всадники оцепили кочевье, кто-то громко позвал:
– Эй, конгурцы! Принимайте гостей!..
Не ожидавшие такого коварства, братья вышли из юрт безоружными, среди них не было только старшего, того, что проткнул ножом тутовый керсен.
– А где четвертый? – Грязнов разглядывал братьев сквозь прорезь прицела маузера. – Куда девался еще один?
– С отарой.
– Где?
– В пустыне…
– Знаю, что не в горах. Где точно?
– Откуда нам знать? Пустыня велика.
– Мы приехали убить вас, – Грязнов поигрывал маузером.
В глазах кочевников Грязнов не заметил и тени страха. Вот оно – та же непокорность, те же непонятные, какие-то невидящие глаза. Как и те русские крестьяне из забайкальской деревни – неустрашимые, дерзостные, такие же уверенные в своей правоте. Гордый народ эти туркмены!..
Грязнов, вне себя, зло скомандовал: «Огонь!» Раздался залп. Убийцы, оставив на такыре три бездыханных трупа, пустились вскачь…
Урочище Ярмамед напоминало встревоженный муравейник. Над такыром стоял шум и гомон – блеяли овцы, ревели верблюды. Аул снимался с насиженного места, чтобы откочевать. Хотя и не время для переездов да и воды слаще и вкуснее, чем на Ярмамеде, не сыщешь во всех Каракумах, но люди больше не хотели оставаться здесь ни одного часа.
Только юрты Атда-бая по-прежнему стояли на месте, а на дверях землянок и вновь построенного сарая, как всегда, висели амбарные замки, поблескивавшие смазкой. Между кочевниками, занятыми сборами, суетился Мурди Чепе, с вытянутым лицом и слегка подрагивающими ушами – так внешне проявлялось в облике байского холуя его неодолимое желание подслушать, что же говорят люди о его хозяине. Кочевники тоже догадывались, почему среди них крутился Мурди Чепе, и потому без обиняков судили об Атда-бае – пусть знает, что народ думает о нем. Иногда Мурди Чепе исчезал в байской юрте и угодливо лепетал:
– Мерзкий у нас народ, бай-ага… Такой неблагодарный! Даже язык не поворачивается повторить, что о вас болтают…
– Говори! Чего же понапрасну взад-вперед бегать? Хотя наперед знаю, что судачат эти жалкие черви. Рассказывай!
– Говорят, – Мурди Чепе набрал в себя с шумом воздуха, словно задыхался, – будто вы кровожадный… По вашей воле убили конгурцев. Не хотят, мол, больше жить с вами по соседству после такого… Сегодня конгурцев убил, завтра нас не пощадит…
– А куда они собрались переехать? – У Атда-бая горели щеки.
– Не знаю, не говорят, – пожал плечами Мурди Чепе.
– Поди узнай! Да не мельтеши ты! Придешь вечером… – Атда-бай брезгливо взглянул в спину своему прислужнику, машинально потянулся к коту, хищно выгибавшемуся у его коленей, и долго гладил его, пока не успокоился. Усмехнулся, с презрением подумав о Мурди Чепе: «У этого ублюдка тоже своя выгода. Спит и во сне видит мою дочь своей женой. Куда уж черной кости до белой?! Не видать тебе ее, как своего зада…»
Дверь снова отворилась, в юрту вошел, скорее ввалился, Михаил Грязнов. Покачиваясь, он сел на ковер подле Атда-бая, пьяно шмыгнул носом, достав из-за пазухи флягу, поставил перед собою.
Атда-бай, не поднимаясь с места, повернулся назад и, взяв лежавший за спиной дестерхан с чуреками, расстелил. Кто-то из сыновей принес холодное отварное мясо, кислое молоко в деревянном керсене.
