Шли дни… К Аннамету иногда из Ашхабада наведывался Чары Назаров, и они, оседлав коней, то выезжали в горы, то скакали в степь, простиравшуюся на подступах к Каракумам. Конечно, туркменские чекисты и без Аннамета знали многое о затаившихся буржуазных националистах, крупных баях и родовых вождях, подогревавших басмаческое движение. Но после каждой встречи с ним Назаров мог уточнить кое-какие недостающие факты, детали, которые помогали прояснить общую картину, нащупать сеть вражеских агентов, от которых шли нити к Эшши-хану, Джунаид-хану и дальше – к Мадеру и Кейли.
Однажды во время такой прогулки Аннамет был необычно сумрачен и хмур. Нервный серый конь под ним, словно чувствуя состояние седока, часто сбивался с шага.
– Что такой невеселый, Аннамет? – спросил Чары Назаров.
– Что, улыбаться прикажешь перед смертью? – Аннамет резко вскинул брови. – Я умираю всякий раз, когда ты приезжаешь. Я больше ничего не знаю – все рассказал. Теперь меня осталось в расход пустить…
Чары Назаров чуть опешил и, не совладав с собой, крикнул:
– Не мели глупостей, Аннамет! Тебе же объявили про амнистию.
Аннамет не проронил в ответ ни слова, но когда молчалие стало невыносимым, Аннамет заговорил первым:
– Всякий раз я терзаюсь сомнениями. Стоит тебе, Чары, заговорить – сомнения враз рассеиваются. Я верю тебе… Только ты уж не обессудь, мнительный я стал… Одолевают меня мысли разные. Ты вот часто своего русского друга в разговоре вспоминаешь… Так? Сколько ты платишь этому Касьянову за… дружбу? Ты ж вот русским служишь.
– Так… так! – рассмеялся Назаров. – Касьянов ходил в моем подчинении, он ниже меня по званию, по должности, и потом…
– Ну и что? – невозмутимо продолжал Аннамет. – Вон Кейли – полковник, а эмир бухарский – генерал, хозяин Афганистана – король. И все они слушаются Кейли как своего господина, подарки ему царские несут, задобрить хотят. Я уж не говорю про нашего Джунаид-хана или Ибрагим-бека. Они хоть и пыжатся, но тоже английскому полковнику в глазки заглядывают. А перед Лоуренсом на задних лапках стоят…
– Я снова повторяю тебе слова Касьянова, что не надо путать божий дар с яичницей, – Чары Назаров вытирал кулаком повлажневшие от смеха глаза. – А служу я своему народу, Родине, большевистской партии. Русские же наши друзья, братья, освободившие нас от оков царизма, от баев… Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что русские берут с нас плату за эту дружбу, дружбу, скрепленную кровью. Ты знаешь, кто я? Я – сын тедженского бедняка Назара Гедая, прозванного Нищим. Его убили в шестнадцатом году солдаты белого царя. Тоже русские, кстати. А советская власть, покончившая с царем, доверила мне высокий пост, сделала красным командиром. А сколько таких, как я, в республике! Таких, что управляют ее делами… Вот и посуди, пораскинь мозгами…
И Аннамет невольно вспомнил Кабул, английский особняк в тихом переулке, караван с награбленным добром, который он с Эшши-ханом привез в дар Кейли. Как сейчас, видел волосатые, трясущиеся от жадности руки эмиссара, принимавшего от ханского сына хорджун с золотом и драгоценными украшениями. Это была и плата Кейли за благосклонность, его «дружбу», и плата за оружие, из которого басмачи убивали своих же, туркмен.
А Чары Назаров в те минуты думал о темном, забитом Аннамете, еще смотревшем на жизнь глазами джунаидовского слуги, привыкшего жить по волчьим законам – право за сильным, право за власть имущим. И сколько еще таких, как Аннамет, которым предстоит раскрыть глаза на советскую власть. А для этого их надо учить грамоте, ибо неграмотный человек, как говорил Ленин, стоит вне политики.
Вскоре Аннамет и Байрамгуль стали ходить на курсы ликбеза, и конгурцы со временем привыкли к ним: больше уже никто и никогда не обижал супругов, не напоминал им об их басмаческом прошлом.
…Перед утренней зарей Аннамета разбудил какой-то толчок. Он приподнял голову – было еще рано, Байрамгуль посапывала под одеялом. Где-то заскребло, и тут же раздался стук, легкое покашливание. Аннамет бросился к окну, откуда можно было разглядеть того, кто подошел к мазанке.
Восток уже прорезался узкой бледной полосой зари, а над горами, окутанными голубоватым холодным воздухом, дотлевали последние предутренние звезды. За окном тишина, но Аннамет чувствовал, что там кто-то застыл настороже – и видать, недобрый, иначе зачем ему прижиматься к двери, чтобы в окно не разглядели?
– Кто там? – Голос у Аннамета от волнения сорвался, и он пожалел, что в прошлый раз отказался от револьвера, предложенного Чары Назаровым. Обшарил глазами стены, углы, словно ища оружие.
– Открой, – раздался за дверью хриплый шепот человека, произнесшего знакомый по прошлому пароль. – Открой, Аннамет, я ранен. Мне помощь нужна.
«О Аллах, эшшиханский пароль, – подумал Аннамет. – И голос вроде знакомый…» Проснулась жена. И пока она приводила себя в порядок, он быстро свернул одеяла, лежавшие на кошме, прицепил к поясу большой нож в чехле, отворил дверь и увидел Нуры Курреева. От острого взгляда Аннамета не ускользнуло, что у нежданного гостя пузырился на груди халат – оружие за пазухой.
– Давно ли неустрашимый Аннамет таким трусливым стал? – ехидно заговорил Курреев. – Иль совесть нечиста?
– Если бы знал, что здоров, не открыл бы, – неприветливо ответил Аннамет. – Да разжалобил, что ранен…
– А пароль Эшши-хана для тебя уже ничто? Вижу, прав Эшши-хан, что жалостливость тебя погубила… Давай поговорим, и я уйду с миром, – опомнился Курреев, понимая, что таким тоном ничего у Аннамета не добьется. Нуры знал, что тот посвящен во многие тайны Эшши-хана, всей джунаидовской семьи. Поэтому Каракурт, чувствуя запах поживы, на свой страх и риск отважился прийти в Конгур, чтобы потрясти бывшего главу контрразведки, выведать у него то, что не удалось узнать у самого ханского сынка. А ведь и Кейли мог потом о чем-то проболтаться… Такая информация у Мадера в особой цене. Конечно, Каракурт не сомневался, что ГПУ успело потрясти Аннамета, и его сведения, естественно, вызовут у Мадера немало подозрительных вопросов. Но пока Курреев мало задумывался над этим: главное – разговорить безносого, а немцу что-нибудь придумать можно.
Каракурту от откровенности Аннамета выгода двойная: Мадер заплатит, а с Эшши-хана он уже успел получить. Ханскому сыну хотелось поскорее отправить на тот свет своего бывшего контрразведчика. И за измену, и за то, что был последним живым свидетелем расправы над нукером Вольмамедом. Эшши-хан щедро уплатил за голову Аннамета – пятьдесят золотых червонцев. «Если еще и его безносую красавицу прикончишь, – посулил Эшши-хан, – заплачу еще столько же». Каракурт за такие деньги мог вырезать и половину своего родного аула.
– Нам не о чем говорить! – отрезал Аннамет. – И если кто еще вздумает прийти ко мне, передай – дороги таким, как ты, сюда заказаны…
– А ты заговорил, как комиссарчик! Забыл отцовские обычаи, даже сесть не предложишь…
– Ты не с миром пришел.
– Ты ответишь на мои вопросы?
– Что тебе надо?
