Они снова стали прощаться… Ашир всякий раз говорил Герте: «Всё!», снимал с себя ее тонкие руки, подходил к коню, но вновь возвращался, не в силах оторваться от ее губ, хрупких плеч. Ему казалось, что оставляя Герту, будто предает девичью доверчивость, ее любовь. Но надо спешить, догонять эскадрон, и он наконец вскочил в седло и, пришпорив застоявшегося иноходца, поскакал по дороге, туда, где у горизонта крохотной точкой виднелись кавалеристы.
В рейд по ближним колодцам с оставшимися красноармейцами и краснопалочниками отправился и Стерлигов. Опустело урочище, не играл по утрам побудку отрядный горнист, не стало слышно звонких военных команд, не проносились вихрем по такыру резвые скакуны, издавая дробный цокот копыт.
На Ярмамеде остались лишь раненые, три караульных красноармейца и Бегматов с Мариной. Комиссар с высокой температурой лежал в постели – его била тропическая лихорадка. Собираясь в рейд, он пытался скрыть от всех свое состояние, уговорил жену, но едва отряд тронулся в путь, как Бегматов, потеряв сознание, свалился с коня. Вернулась с ним и Марина, взявшая на себя уход за ранеными. С отрядом отправилась Герта.
В часы, когда Бегматов приходил в себя, он с тревогой думал об отряде Стерлигова… Теперь понятно, почему на такую серьезную операцию командование послало Таганова, а не Стерлигова. Комиссар считал часы, когда вернется из песков отряд Стерлигова.
Шел четвертый день – отряд ожидали к полудню.
Солнце клонилось к закату. Марина засиделась в доме Мерген-аги, где приглядывала за сыном Набат, училась национальному шитью у Акчи, искусной рукодельницы. Мерген-ага с забинтованными руками сидел на завалинке у юрты. В последнее время старика донимали чирьи, глубокими нарывами поразившие почти все пальцы.
Вдруг из-за бархана раздался выстрел, небо бледно прочертила красная ракета. Марина сжалась в комочек – басмачи! Вскоре это подтвердил и прискакавший караульный, выставленный на подступах к урочищу.
Бегматов, услышав выстрел, объявил тревогу и, еле держась на ногах от слабости, бросился с тремя красноармейцами к складу, где хранились оружие и боеприпасы. На ходу он крикнул Марине, чтобы та не выходила из юрты Мерген-аги. Едва Бегматов и бойцы заняли оборону, как к ним по траншее добрались отрядный санитар с четырьмя ранеными, способными держать в руках оружие. Среди них – Халлы Меле и Атали Довранов. Другие шестеро раненых, оставшихся в лазарете, были в таком состоянии, что не могли передвигаться без посторонней помощи.
Бегматов с приходом подкрепления, пусть незначительного, воспрял духом и расположил бойцов так, что они в любое время могли занять круговую оборону. Пока же залегли цепочкой, всматриваясь туда, откуда должна была появиться банда.
Вокруг было тихо. Куда-то исчезли неугомонные козлы, обычно взапуски носившиеся по такыру. Притих, будто вымер, аул: женщины, дети, старики забились в юрты, в овечьи агылы – загоны. А мужчины еще с весны, после окота и стрижки, выпасали отары на отгонных пастбищах.
Вот вдали показались всадники, все ближе и ближе… Бегматов без бинокля видел их папахи, искаженные злобой лица… Но враг не бросился сразу в атаку. Басмачи спешились, рассредоточились редкими шеренгами и, оцепив аул в полукольцо, стали короткими перебежками приближаться к траншее оборонявшихся. Комиссар быстро определил силы противника – в цепи наступало свыше семидесяти нукеров, – выдвинулся со станковым пулеметом вперед и, едва сдерживая себя, чтобы преждевременно не нажать на гашетку, подумал: «По всем правилам наступают. Видна заморская выучка».
Едва Халлы Меле, лежавший рядом, вторым номером, успел шепнуть: «Стреляй, комиссар!», как над урочищем раздалось протяжное «Алл-а-а!..» и откуда-то сбоку, из-за барханов, на резвом пегом жеребце выскочил всадник с оголенной кривой саблей и, обогнав цепь наступающих, помчался к траншеям, увлекая за собой пеших нукеров. Это был Эшши-хан. Бегматов сразу его узнал, то ли по лисьей шапке, как у Джунаид-хана, то ли по лихой посадке, то ли по бессильной ярости, с которой он бросился на пулемет, запевший свою смертоносную песню…
Комиссар, полоснув по цепи, перенес огонь ближе, но не успел поймать Эшши-хана в прорезь прицела, как у пегого жеребца подкосились ноги и седок кубарем скатился на землю. Проворно вскочив на ноги, он бросился вперед, но, увидев, что атака захлебнулась и нукеры побежали назад, тоже повернул обратно.
Басмачи предприняли еще одну атаку, оставили на такыре семь убитых и отступили за барханы. У чекистов тоже имелись потери: двое убитых и один тяжелораненый. Теперь их осталось в строю только шестеро, в десять с лишним раз меньше, чем врагов.
Вечерело. А отряд Стерлигова все не появлялся. Басмачи взяли урочище в тесное кольцо, стараясь не обстреливать склад с оружием и боеприпасами, наверняка рассчитывая захватить его целым.
Ночью, когда вокруг аула загорелись басмаческие костры, Бегматов обошел лагерь, помог Марине перевязать раненых, накормить их. Он увел в укрытие коней, отвязал Аждара, осмотрел деревянные чаны с запасами воды, уже кое-где пробитые пулями. Худо придется, если басмачи догадаются изрешетить оба чана. А до колодцев без риска не добраться… И он решил отправить за помощью к колодцу «Старый дервиш» Атали Довранова. Конечно, к Ярмамеду должен быть ближе Стерлигов, но раз вовремя не вернулся, значит, с ним что-то произошло или он почему-либо изменил свой маршрут. Хоть до «Старого дервиша» далековато, но помощь может подоспеть только оттуда, а до ее прихода маленькому гарнизону предстояло держаться любой ценой.
Бегматов уговорил Марину возвратиться в юрту старого Мергена, заметив, что басмачи не обстреливают юрты аульчан, а самому кочевнику комиссар запретил появляться в лагере. Басмачи, захватив урочище, могли жестоко покарать старика и его дочерей.
Поздней ночью один за другим стали тухнуть костры вокруг аула. Басмачи укладывались спать. Атали Довранов отобрал двух лучших лошадей, обмотал их копыта тряпками, бесшумно подъехал к расположению басмачей, а когда до их сторожевого поста оставались считаные метры, он пришпорил коня и благополучно проскочил, так быстро и неожиданно, что враги не успели даже прицельно выстрелить.
На рассвете Бегматов очень коротко побеседовал с оставшимися защитниками маленького гарнизона. Из лазарета притащился еще один раненый, перебинтованный с ног до головы, едва державший винтовку в руках. Теперь их снова было шестеро, из них два коммуниста, три комсомольца, один беспартийный. Все единогласно решили: «Стоять насмерть! Биться с врагом до последнего патрона, до последнего дыхания!»
За ночь враги убрали своих убитых, кое-где виднелись свежевырытые окопы, а рядом с трупом эшшиханского жеребца появились три убитых верблюда. За ними с пулеметом и винчестерами залегли несколько басмачей и стали обстреливать траншею чекистов, чаны с водой. Стрельба велась и из окопов, и с ближних барханов. Огонь был настолько прицельным и интенсивным, что невозможно было поднять головы. Красноармейцам приходилось часто менять позиции, чтобы рассеять внимание противника и создать у него ложное представление о силах защитников гарнизона. Перестрелка велась до самого вечера, а когда стемнело, над такыром раздался голос Эшши-хана:
