— Тем более рассказывай.
— Почему?
— Потому что теперь я его никогда не увижу. «Надеюсь», —
подумала я, памятуя о пристрастии Нелли подбирать мои увлечения.
— Ну, Соня, не интригуй, рассказывай, — затеребила меня
Нелли.
— Хорошо, слушай, — сдалась я. — Артур божественно красив,
высок, строен и подвижен, как ибис, идеально сложен, лицо не лишено печального
изящества, вот только мозги глупые.
Решив, что нарисовала похожий портрет, я замолчала, но Нелли
мое молчание не устраивало.
— Ну? — спросила она тоном частного детектива. — И что же
дальше?
— Дальше ничего интересного — цепь разочарований. Чем ярче
обложка, тем малосодержательней книга. В общем, ерунда и слов не стоит.
— Нет, стоит, — запротестовала Нелли. — Как он в постели?
Ласковый?
— Сладкий, липнет, как вишневый сироп, — тоскуя, ответила я,
прекрасно понимая, что это лишь скромное начало.
Дальше последуют вопросы о темпераменте Артура, потом из
меня будет выдавлена информация о физических свойствах некоего предмета, его
плотности, объеме и величине, потом я должна поведать о работоспособности этого
предмета и т. д. и т. п.
В общем, все то, что интересует в этой жизни Нелли, к моему
несчастью, целый месяц у меня было, а поскольку я подруга, то обязана с ней
делиться, т. е. удовлетворить ее интерес.
Естественно, в мои планы не входила такая беседа, а потому я
судорожно принялась искать способ ее избежать. И тут я вспомнила, что Нелли
вообще не должна знать об Артуре, поскольку уж я-то ей о нем не докладывала.
— Постой, дорогая, — спохватилась я. — А как ты узнала об
Артуре?
Нелли ничуть не смутилась.
— Павел, после того как ты безжалостно его бросила, вернулся
в Москву и искал утешения у меня, — нахально заявила она. — И скажи спасибо,
что я сжалилась и согрела его, а не отвергла, как могла бы. В противном случае
произошло бы самоубийство, что до конца дней мучило бы твою совесть.
Если бы мои руки не были заняты рулем, боюсь, прическа Нелли
потеряла бы свою пышность.
— Как? — завопила я. — Ты имела наглость спать с моим
Павлом?
— Что ты кричишь, как потерпевшая? — в свою очередь
обиделась Нелли. — Почему я не могу спать с Павлом, если ты его бросила из-за
какого-то Артура?
Я закипела от негодования.
— Да мало ли чего он тебе наплетет. Может, мы поругались
слегка, а ты тут же накладываешь свою хищную лапу на чужое?
— На что «чужое»?
— На чужого мужика, — решила я внести ясность. — На моего
мужика, если уж быть до конца точной.
— Мужик тоже имеет право выбора, — отпарировала Нелли. —
Если он выбрал меня, если решил купить шампанское, торт и самосвалик Саньке и
подарить нам три счастливых дня, полных нежности и ласки, так что же мне
теперь, по-твоему, отказываться?
— Нет, ну это слишком! — по-настоящему взвыла я. — Это какую
же змею я пригрела на своей груди! Ты целых три дня жрала торт, пила шампанское
и валялась в постели с моим Павлом, а потом с заметным чувством превосходства
сообщаешь об этом мне? Я не ослышалась, это так?
— Все так, — охотно подтвердила Нелли, игриво поддергивая на
свою пышную грудь кофточку. — Все так, и что с того?
Я просто взбеленилась от ее нахальства.
«Зря она не учитывает, что я за рулем, — подумала я, с
трудом сдерживая в себе многочисленные желания. — Зря эта драная кошка с
челкой, эта груда жира (на боках и сзади), эта холера, годная лишь на то, чтобы
травить человечество, возомнила себя Клеопатрой. Ей надо бы уже сейчас собирать
деньги, а то года через три придется платить по самой крутой таксе тому, кто
согласится, рискуя жизнью, лечь с ней в одну постель, не говоря уж обо всем
остальном».
Мне жутко захотелось поделиться своими мыслями с Нелли, но я
удержалась, поскольку была за рулем.
— Так знаешь, кто ты после этого? — срываясь на шепот —
высшее проявление моего негодования, — спросила я.
— И знать не хочу, — заявила Нелли. — Тебе вредно бывать в
Питере: сразу становишься совершенно несносной. Этот город плохо на тебя
влияет: перестаешь понимать элементарные вещи, превращаешься в ханжу. Будь
проще, и люди к тебе потянутся.
Да не хочу я, чтобы ко мне тянулись. И что мне предлагает
эта нахалка: терпеть ее свинство лишь на том основании, что мой папа — москвич,
а мама — ленинградка?
Да, я с детства буквально разрывалась между этими городами.
Родилась и жила в Москве, там же ходила в школу, но зато все каникулы проводила
в Ленинграде. Здесь же состоялась моя первая любовь, здесь я была счастлива под
опекой своей ненаглядной бабушки Анны. Потом неслась в Москву, где в кругу
друзей бывала весела и счастлива не меньше.
В общем, я отдала свои душу-сердце двум городам и живущим в
них родственникам и друзьям. По этой причине оказалась изгоем везде. Питерские
друзья и родственники обвиняли меня в московской простоте и плебизме,
московские — в питерской заносчивости и снобизме. Я выросла между двух огней,
климатически все же выбирая Москву.
— Знаешь что, Нелли, — сказала я, чувствуя, что нервы мои на
пределе, благо причин для этого достаточно, — знаешь что, вижу, ты отдохнула,
раз завела столь рискованный разговор, а потому садись-ка за руль, а я
подремлю.
Моя подруга была готова к чему угодно, только не к этому.
Подобное наказание казалось ей чрезмерным. Ее уму непостижимо, как это так:
сидеть и молчать, когда в непосредственной близости нахожусь я.
— Что хочешь, только не это, — взмолилась она. — Я, конечно,
сяду за руль и даже поведу машину, но только ты меня не бросай. Поспишь дома.
Нет, ну как вам нравится такой эгоизм? А я еще полчаса назад
считала себя не подарком. Кто же тогда Нелли?
— Хорошо, — сказала я, — на заднее сиденье не полезу,
останусь с тобой, но если засну — не обессудь.
— Не беспокойся, не заснешь, — уверенно пообещала Нелли.
И она оказалась права. До самой Москвы мне не удалось глаз
сомкнуть, обсуждая все сложности моего пребывания в Питере.
Нелли, когда захочет, может быть восхитительной
собеседницей. Где надо кивнет, где надо охнет, вовремя вставит нужное слово,
очень кстати проявит сочувствие и вообще на что угодно пойдет, лишь бы не
оставаться наедине со своими мыслями. Боюсь, они вообще появляются у нее лишь в
присутствии собеседника, как слюна у павловской собаки при зажженной лампочке.
Порой у меня складывается впечатление, что Нелли может только говорить и
слушать, а думать — это нечто для нее недоступное. Впрочем, я, как любой умный
человек, могу ошибаться. В общем, поскольку Нелли сидела за рулем, а я еще не
научилась дремать и болтать одновременно, до самой Москвы мы бодрствовали,
несмотря на предыдущую бессонную ночь.
