Я против такой возможности не возражала, сидела на кухне,
попивала кофеек с ликером, отстегивала денежки и всячески благословляла Марусю
на похоронные дела.
— Ну, старушка, завтра в десять ноль-ноль, — победоносно
сообщила Маруся через два дня. — Я прямо вся в нетерпении. Вынос тела состоится
из твоей квартиры. Гроб уже стоит в прихожей. Соседи ходят пришибленные. Старая
дева изошлась от декламации, а твой дружок Аким совсем заплыл от горя.
Старая дева — моя соседка по площадке. Она скорее чокнутая,
чем нормальная. Живет одна, но всегда готова прекратить свое одиночество.
Боюсь, с ее внешностью это невозможно. Постоянно ищет утешение в высоком. Не
знаю, находит ли, но, говоря языком Маруси, прямо вся в поэзии. Ее страсть к
поэзии нашла воплощение в одном лишь стихотворении Тагора, которым она
обходится во всех случаях жизни и которое я, благодаря Старой деве, точнее, ее
частой декламации, уже давно знаю наизусть.
Аким — тоже мой сосед, мужчина с разорванной в клочья душой
и лицом алкоголика. На самом деле Аким является таким интеллигентом, каких я и
среди старых артистов не видывала. Был, правда, у меня знакомый художник —
точная копия Акима, в духовном смысле, конечно. Но спился, бедняга. И
неудивительно, в нашей стране это несложно. Здесь и простые люди спиваются
запросто, так что же делать интеллигентам?
Так вот, вернемся к Акиму. Его глаза постоянно излучают
жуткую мировую скорбь, и мне тут же хочется поставить ему бутылку. Время от
времени он приходит ко мне в гости, садится, ставит свой чемоданчик под
кухонный стол и смотрит своим интеллигентным взглядом, источая эту самую
скорбь, а рука моя сама собой тянется к холодильнику за водкой «Абсолют».
Выпив рюмку до дна, Аким изрекает пару умнейших фраз, типа:
«Звезды не боятся, что их примут за светляков», — берет в руки свой чемоданчик,
молча встает из-за стола и идет в туалет — посмотреть, все ли там исправно. А я
сломя голову несусь к письменному столу записывать его откровение.
Аким тем временем без дела не сидит. Если подтекает бачок,
он ремонтирует его и переходит в ванную. Там он подтягивает краны и со словами
«порядок» выпивает еще одну порцию «Абсолюта», а после этого благопристойно
идет домой.
Таким образом Аким время от времени приносит в мой дом
чемоданчик, свою душу и аппетит к «Абсолюту». Удовлетворив аппетит, он забирает
душу, чемоданчик и уходит, оставив полный порядок и два-три афоризма. Такая у
нас дружба уже много лет. Естественно, что Акиму трудно будет без меня.
— А родственники приедут? — ревниво поинтересовалась я,
возвращаясь к своим похоронам.
— Дядюшку, старушка, подкосила твоя гибель, и он слег, а
тетушка ничего, держится. Я прямо вся изошлась на жалость. Сегодня вечером
Нелли поедет ее встречать. Клавдия сразу упала в обморок.
Я пришла в изумление.
— Клавдия упала в обморок? Как я была не права. Чуткий все
же она человек. Я думала, что она спoсобна страдать только из-за кошки Изи.
— Страдает, очень страдает, — компетентно заверила Маруся. —
Заставила Нелли заказать тебе самый дорогой венок, правда, старушка, денег не
дала, но я взяла в твоей тумбочке. Не волнуйся, потом, когда-нибудь, я составлю
подробный отчет. Наживаться на чужом горе никто не собирается.
Я прекрасно понимала, что рвение Маруси именно наживой и
объясняется, но разоблачать ее не стала, поскольку не жадна.
— Как отреагировала на мою гибель Алиска? — внутренне
сжимаясь, спросила я.
— Орала так, что и без всякой телефонной связи Москва
услышала бы. Ей сообщила я лично.
— Почему?
— Потому, что Нелли наотрез отказалась.
— Значит, говоришь, она кричала. Маруся, прежде чем
ответить, презрительно сплюнула.
— Ой, старушка, убивалась Алиска так, словно свою любимую
шляпку хоронить собралась. Вот артистка — так артистка! Я прямо вся киплю.
— А никого не удивило, что хоронить будут, не открывая
гроба?
— Абсолютно никого. Зная, старушка, тебя при жизни, все
приняли и посмертные причуды. Приняли и очень скорбят. Одна лишь Тоська,
осознав, что хоронить будут в закрытом гробу, сказала: «Жаль, я собиралась
прийти с мужем». Я прямо вся возмутилась, но бесполезно. Тоське хоть бы хны.
Она бессовестная вся насквозь. Ну ты же эту язву знаешь.
Да, я знала свою подругу Тоську. Она жутко завидовала моей
красоте и безумно ревновала к своему мужу. Еще бы ей не ревновать, когда сама
она щепка ну просто суповой набор, а муж ее любит формы, хоть и болван
облезлый.
— Ах, как мне хочется лишь одним глазком взглянуть на этот
фарс, — потягиваясь от удовольствия, сказала я. — Переодеться, загримироваться
и взглянуть.
Маруся отчаянно запротестовала.
— Ты что, старушка, собралась испортить всю мою работу? —
завопила она. — Только попробуй, тогда я пристроюсь сзади и стану кричать, что
ты жива, — пригрозила она, после чего я сразу сделалась шелковой и пообещала не
покидать ее квартиры ни на секунду.
Ночью я плохо спала и никак не могла дождаться начала
похорон. Утром ни свет ни заря разбудила Марусю и заставила ее все повторить:
что кому сказать, как с кем поступить.
Она послушно повторила, делая особый акцент на общении с
Ниной Аркадьевной. И я, и Нелли, и Маруся — все мы понимали, что тетушка самое
слабое звено в стройной цепочке нашей похоронной программы. Нина Аркадьевна,
женщина дотошная, во всем сомневающаяся, запросто могла не поверить в мою
смерть, не увидев меня в гробу собственными глазами.
Естественно, доставлять ей такую радость я не собиралась, а
потому нужно держать ухо востро. Маруся в сотый раз клятвенно пообещала
выполнить все мои рекомендации, выпила кофе и побежала хлопотать, а я уселась у
телевизора, мучимая страшным нетерпением.
Глава 12
Все то время, пока меня пышно хоронили, я сходила с ума.
Стрелки на часах словно заснули: или стояли на месте, или двигались нестерпимо
медленно. Я сидела в пустой Марусиной квартире, сгорала от тоски, одиночества и
любопытства, рисовала в своем воображении страшные душещипательные картины и
даже всплакнула от жалости к себе.
Несмотря на то, что начало ритуала запланировано было на
десять часов, — я бы сказала, на раннее утро, — закончилась церемония на
удивление поздно. Маруся заявилась лишь к часу ночи, зареванная, убитая горем и
сильно пьяная.
Она так вошла в роль, что напрочь забыла о моем пребывании в
ее квартире и жутко испугалась, обнаружив свою «старушку» живой и в добром
здравии, и, по-моему, даже огорчилась.
— Как? Это ты? — завопила она, шарахаясь от меня, как от
зачумленной.
— Это я, — успокоила я ее.
