— Страшно туда идти, — признался он мне уже на московском
перроне. — Там слишком много воспоминаний. Это тяжело.
Я вошла в его положение и содрогнулась. Действительно,
пребывать среди вещей Клавдии, в ее доме, источающем флюиды ее существования, —
жестокая пытка. Денис слишком чуткая натура, чтобы не чувствовать, как медленно
уходит из вещей жизнь его сестры, как неприлично касаться того, что она хранила
от чужих глаз. И можно ли вообще заходить туда, куда хозяйка никого не пускала?
Можно, раз она умерла, но не такому человеку, как Денис.
— Пойдем ко мне, — предложила я. Он грустно покачал головой.
— Не могу. Обещал матери.
— Но Клавдия не одобрила бы твоего поступка. Ей было бы
неприятно, что кто-то был в ее квартире без нее.
— Сестры уже нет, а в загробную жизнь я не верю. Клавдии
нет, но есть мама, и она станет переживать. А горя ей сейчас хватает.
«Тем более, — подумала я, — одним больше, одним меньше — это
сейчас не имеет значения».
— Если хочешь, помоги мне, — попросил Денис.
— Конечно, хочу. Чем?
— Зайдем в квартиру вместе, а дальше как знаешь. Можешь
уехать сразу, можешь остаться со мной. Буду очень благодарен.
Я никогда не переставала поражаться способности Дениса
просить о само собой разумеющемся как о величайшем одолжении. Сколько раз я ругала
его за это.
— Ладно, когда ты так со мной разговариваешь, — убеждала я,
— но есть же и другие люди. Ты сам набиваешь цену всяким нахалам, а потом
удивляешься, что мир жесток и несправедлив.
— Я не удивляюсь, — поправил меня Денис. Правильно, он не удивляется.
Он ничего не замечает. Удивляемся мы, его близкие.
— Денис, — возмутилась я, — как ты можешь.
Вячеслав Анатольевич находился в прострации и, похоже,
ничего не понимал. Денис был неестественно бледен и рассеян. Он ходил за мной
тенью и постоянно спрашивал: «А? Что?» Я тоже плохо соображала. Это, некоторым
образом, спасло меня от нападок Нины Аркадьевны. Я слушала и не слышала их.
— Лучше бы умерла ты! — с ненавистью бросила она мне в лицо,
когда мы возвращались из колумбария. — Ты не уберегла Клавочку! Ты, притворщица
и аферистка! Почему умерла не ты?
Услышав эти слова, Денис обомлел. Я видела, что ему стыдно
за мать, но перечить ей он не решился. Он любил ее, любил покойную Клавдию,
любил меня и не знал, как примирить нас друг с другом и со страшной бедой.
— Прости, если можешь, — шепнул он, поддержав меня под руку.
— Ерунда, — устало бросила я, — все ерунда. Клавдию не
вернуть, вот что больно.
Я захотела домой и сразу же после поминок уехала первой
«стрелой». Нина Аркадьевна отправила со мной Дениса. Вопрос собственности стоял
отдельно от ее горя.
— Поживешь в Москве, — приказала она сыну. — Нельзя бросать
без присмотра квартиру.
— Страшно туда идти, — признался он мне уже на московском
перроне. — Там слишком много воспоминаний. Это тяжело.
Я вошла в его положение и содрогнулась. Действительно,
пребывать среди вещей Клавдии, в ее доме, источающем флюиды ее существования, —
жестокая пытка. Денис слишком чуткая натура, чтобы не чувствовать, как медленно
уходит из вещей жизнь его сестры, как неприлично касаться того, что она хранила
от чужих глаз. И можно ли вообще заходить туда, куда хозяйка никого не пускала?
Можно, раз она умерла, но не такому человеку, как Денис.
— Пойдем ко мне, — предложила я. Он грустно покачал головой.
— Не могу. Обещал матери.
— Но Клавдия не одобрила бы твоего поступка.
Ей было бы неприятно, что кто-то был в ее квартире без нее.
— Сестры уже нет, а в загробную жизнь я не верю. Клавдии
нет, но есть мама, и она станет переживать. А горя ей сейчас хватает.
«Тем более, — подумала я, — одним больше, одним меньше — это
сейчас не имеет значения».
— Если хочешь, помоги мне, — попросил Денис.
— Конечно, хочу. Чем?
— Зайдем в квартиру вместе, а дальше как знаешь. Можешь
уехать сразу, можешь остаться со мной. Буду очень благодарен.
Я никогда не переставала поражаться способности Дениса
просить о само собой разумеющемся как о величайшем одолжении. Сколько раз я
ругала его за это.
— Ладно, когда ты так со мной разговариваешь, — убеждала я,
— но есть же и другие люди. Ты сам набиваешь цену всяким нахалам, а потом
удивляешься, что мир жесток и несправедлив.
— Я не удивляюсь, — поправил меня Денис. Правильно, он не
удивляется. Он ничего не замечает. Удивляемся мы, его близкие.
— Денис, — возмутилась я, — как ты можешь просить о том, что
я должна сделать по долгу сестры. Сейчас же еду и не оставлю тебя до тех пор,
пока ты не станешь молить о пощаде. А я мастерица надоедать.
— Не стану, — ответил Денис.
В его поведении была такая покорность судьбе, граничащая с
безысходностью, что мне почему-то стало стыдно.
— Знаю, ты не умеешь, — вздохнула я. Мы приехали в квартиру
Клавдии и первое время не могли ступить дальше кухни. Мы сидели за столом, пили
кофе и молчали. Я никогда не знала, о чем разговаривать с Денисом. Меня, в
отличие от окружающих, не сбивала с толку его вежливость. Я прекрасно знала,
что, кроме компьютера и начертательной геометрии, по-настоящему его не
интересует ничего.
— Ты, наверное, захочешь забрать что-нибудь отсюда? —
нарушив молчание, спросил он.
— Зачем?
— На память. Я задумалась.
— Нет, ничего не надо, — ответила я и в это время вспомнила
о сиреневой кофточке.
Алчной Нине Аркадьевне при моей жизни достанется кофточка,
которую я на себе тащила из Польши?! Не бывать этому!
— Заберу только кофточку, которую подарила Клавдии не так давно,
— добавила я. Денис кивнул и спросил:
— Знаешь, где она лежит?
— Знаю.
— Забери сейчас, потом будет поздно.
Браво! Впервые в жизни он (хоть и косвенно) осудил свою
мать. Уму непостижимо!
Я отправилась в спальню. Без всякого труда отыскав кофточку,
я уже собралась закрыть дверцу шкафа, но увидела торчащий из белья угол
прозрачной папки. Вспомнив о письмах, я вытащила папку и тут же исследовала ее
содержимое.
Это был трогательный набор старой девы, говорящий о том, что
тщательно скрывалось от постороннего глаза. Все, что проняло одетое в броню
безразличия ранимое сердце, все собрано здесь. Поздравительные открытки с
неискренними похвалами, телеграммы с дежурными поздравлениями, даже мои
записочки типа: «Клася, ждала пятнадцать минут, спешу, приду завтра. Люблю.
Целую. Соня».
