— Она сердится на меня? — едва сдерживая слезы, спросила я.
Алиса замялась.
— Нет, не очень, — солгала она. — Кричала лишь, несчастная,
что, пока все волновались за тебя, ты угробила ее детей.
— Почему я? Она что, с ума сошла? — хотела громко
возмутиться я, но сама удивилась, как слаб был мой голос, хоть и вложила я в
него все свои силы.
Потом пожаловала Нелли. Увидев, что я уже пришла в себя,
обрадовалась, бодро спросила:
— Ну, как настроение?
— Ax, — только и сказала я и отвернулась, чтобы не показывать
слез.
Самое время спасать меня от депрессии.
— Горе мне с вами, — вздохнула Нелли. — Только Алиска вышла
из больницы, сразу ты туда же. Она боится ехать к своему Герману. Я дала ей
ключи от твоей квартиры. Можно она у тебя поживет?
Я кивнула.
— Пусть живет, если не боится за свою жизнь. Неделю я
бревном лежала в той дурацкой палате. Алиса, Маруся и Нелли несколько дней не
отходили от меня, сменяя друг друга, а потом я запротестовала и потребовала
оставить меня одну. Они покорились. Лишь забегали минут на десять, но и этого
мне было много.
Что-то сломалось внутри. Врачи говорили, что я здорова и
через несколько дней отправлюсь домой, но слезы все время просто душили меня.
Я плакала с утра до вечера. Я плакала и сердилась, но хорошо
платила, и доктора держали меня в палате.
— Ну что ты на себя злишься? — недоумевала Алиса. — Плачь
себе на здоровье. Что же здесь плохого. Женщина для того и создана, чтобы
плакать. Кому же, как не Алисе, знать, для чего создана женщина.
— Да как ты не поймешь, — еще больше сердилась я, — такая
рева, как я, просто инвалид. То же, что и немая. Даже хуже. Я не могу
разговаривать с людьми.
— Вот еще. Почему?
— Они не поймут, если я вдруг возьму да и зальюсь слезами.
Без всякой причины.
— А зачем тебе люди?
— Алиса, у меня не так много родственников, чтобы спокойно
лежать на больничной койке, в то время когда им грозит опасность.
— Почему ты решила, что им грозит опасность? — наивно
поинтересовалась Алиса. — Опасность грозила тебе, но я спасла тебя. Я и Нелли.
Я насторожилась. Нелли еще ладно, но ждать спасения от Алисы
— дело небезопасное.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я. Алиса с опаской
посмотрела на дверь.
— Доктора не разрешают говорить, — прошептала она. — Они
даже следователя к тебе не пустили. Потому что у тебя есть все шансы стать
душевнобольной.
— Нашли, чем испугать, — усмехнулась я. — Глядя на тебя, не
так уж это и страшно.
— Я не обижаюсь, не обижаюсь, ни капельки на тебя не
обижаюсь.
— Хоть обижайся, хоть не обижайся, мне все равно, только
рассказывай.
— Нет, нет, нельзя.
Я разозлилась по-настоящему. Тут, оказывается, происходит
что-то опасное для меня, а я не в курсе.
— А ну рассказывай все, что не позволяют доктора, —
прикрикнула я, после чего Алиса решила, что я достаточно здорова, и принялась
рассказывать.
Оказывается, милиция не придумала ничего умней, чем
заподозрить в убийстве Дениса меня, его двоюродную сестру.
— Он отравился тем же ядом, что и я с покойным Сибирцевым, —
шепотом сообщила Алиса. — И, представь, тем же ореховым ликером.
— Может, еще скажешь, и из такой же бутылки? — выразила
сомнение я.
— Да, в кухонном шкафу Клавдии нашли неначатую бутылку орехового
ликера, а на столе пустую, ту, которую выпил Денис.
Я представила себя на месте следователя. В квартире
покойник, а я готовила ему щи, плов и винегрет с яблочным пирогом. Но он взял
да отравился ореховым ликером. Черт, какая в голове каша.
— Откуда ты знаешь, что бутылка такая же, как та, из которой
угощала вас с Сибирцевым Маруся? — спросила я.
— Не успела я выписаться из больницы, как меня сразу же на
допрос вызвали, на допрос вызвали, — затараторила Алиса.
— И показали бутылку? Она была точь-в-точь такая же?
Двухлитровая?
— Да, двухлитровая, двухлитровая, и этикетка та же, этикетка
та же.
— Ты не ошибаешься?
— Да нет же. Двухлитровые бутылки не так часто встречаются,
не так часто.
Я задумалась. Что же это выходит? Откуда в шкафу у Клавдии
взялась эта бутылка? Точнее, две бутылки орехового ликера, да еще заправленные
тем же ядом. Я никак не могла поймать важную мысль — такая в голове была каша.
— Тебя спасло то, что на бутылках не обнаружили отпечатков
твоих пальцев, — продолжила Алиса.
— А чьи были отпечатки? — затаив дыхание, спросила я.
— Дениса и Клавдии на той бутылке, какую выпил Денис, а на
бутылке, которая стояла в шкафу целой, только отпечатки пальцев Клавдии.
Я ушам своим не поверила. Ведь если все так, как говорит
Алиса, значит, отравить меня хотела Клавдия. Не может быть.
— Не может быть, — сказала я. — Этого не может быть. Зачем
ей это?
Алиса хорошо поняла, о чем идет речь.
— Я тоже долго поверить не могла, — сказала она, — но Нелли
мне все объяснила. Оказывается, Клавдия сделала это из корысти, а я косвенно ей
помогла. Нелли заставила меня признаться в том, что я солгала, когда сказала,
что ликер принес Сибирцев.
— А зачем ты лгала?
— Сдуру, — призналась Алиса.
— Так и знала, — облегченно вздохнула я, — но что там
дальше, продолжай.
— Дальше Нелли объяснила, что из-за моей глупости теперь
могут подумать, что Дениса отравила, ой Сонечка, ты. Я пошла в милицию и
рассказала правду. Маруся подтвердила, что ликер принесла неизвестная особа. И
соседки Клавдии — тоже.
Я была сама не своя. Клавдия — убийца! Это ужасно. Это
невероятно. Но, с другой стороны, покушения прекратились сразу после ее смерти.
А перед этим, когда меня похоронили, никто, кроме нее, Маруси и Нелли, не знал,
что я жива.
Значит, ликер — ее рук дело, но кто та женщина, назвавшаяся
именем Нелли? Хотя, какая разница? Это могла быть просто прохожая. Мало ли кого
Клавдия попросила об этой «безобидной» услуге.
— Но зачем Клавдии убивать меня?
Алиса всплеснула руками и, словно в омут, бросилась в стихию
повествования.
— Нелли все знает, — затараторила она, — Клавдия решилась на
убийство из-за квартиры. Ее возлюбленный, не знаю, как его зовут…
