Через два дня друг привел Анри Вильнуара к человеку, которого отрекомендовал при встрече следующим образом: «Майор Томсон из Секретного оперативного бюро
[9]
. Через него мы поддерживаем связь с Лондоном».
— Меня нужно называть Чарли, — сказал англичанин. — А вас?
— Анри.
— Не годится — это ваше настоящее имя.
— Тогда, скажем… Сирано.
— Для клички — прекрасно. Прежде всего нам надо установить несколько солидных связей…
Одной из первых была установлена связь с маркизом Распиньяком. Его замок некогда служил местом собраний «Боевых крестов», и сам он был другом Вильнуара-отца.
У Сирано имелись все данные для успешного выполнения поставленной задачи: имя, которое открывало перед ним многие двери, собственная машина, отсутствие материальных затруднений, покорная его воле жена, никогда не возражавшая против учащавшихся с каждым днем поездок мужа, стремление выдвинуться… Сирано начал свою деятельность в качестве уполномоченного по связи, а незадолго до высадки союзников лондонский комитет, по предложению Чарли, назначил его своим военным представителем в департаменте с чином подполковника.
В этот вечер они собрались в замке.
— Вы серьезно толкуете о своем уходе в маки? — спрашивает Чарли.
— Вполне серьезно. Перигё в настоящее время для меня небезопасен. Слишком многим я там известен, они знают, чем я занимаюсь. И потом, ведь скоро начнется решающая схватка.
— Не так уж скоро, — возражает Чарли. — Мне кажется, кое-кто из ваших людей чересчур торопится. Например, этот Лусто…
— Он очень полезен нам. Только благодаря ему мы удерживаем за собой кантон. Но вы правы, конечно, — он заходит слишком далеко. Сегодня утром, например, он арестовал старого Борденава. Если бы взялись за сына, который служит в вишистской милиции, это бы я еще мог понять. Но чем провинился отец? Может быть, тем, что он — самый крупный землевладелец в округе? Лусто — честный крестьянин, но поддается влиянию коммунистов. И, кроме того, он начинает слишком серьезно относиться к своей роли.
— А вы не боитесь, что он перейдет к франтирерам, как это сделал Пораваль? — интересуется Распиньяк.
— Я бы не советовал ему так поступать. Во всяком случае, у нас есть средства помешать ему.
— Вы меня несколько успокоили на этот счет. И все же меня тревожат отряды Ф.Т.П. Сегодня утром я узнал от моего арендатора Кулондра, что один здешний небогатый крестьянин, некто Беро, ушел к франтирерам. Да и сам Кулондр отзывается о них с явным сочувствием. Они расползлись по всему департаменту… Если эти люди завтра станут тут хозяевами, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Не бойтесь, — успокаивает его Чарли, — Черчилль, так же как и ваш де Голль, не дадут коммунистам захватить власть во Франции…
IV
Автобус только что тронулся с места. Новый пассажир, пошатываясь, точно пьяный, пробирается к задней площадке. Кое-как он втискивается у окна между двумя крестьянками и жандармом и при этом незаметно для других подмигивает жандарму. Перед ним шесть рядов кресел, обитых потертым бархатом, на которых мерно покачиваются плечи и головы пассажиров, сидящих к нему спиной. Дальше, впереди, взобравшись на свое чиненое-перечиненое кресло, восседает шофер. Кажется, будто он правит норовистой лошадью: она беспорядочно галопирует в такт с шумом мотора и брыкается после каждого скрежета коробки скоростей. Гора мешков и пакетов высотой до самого верха окна, нагроможденная около кондуктора, скрывает от сидящих пассажиров всю правую сторону дороги. На передней площадке тоже стоят люди; среди них у левой дверцы молодая женщина с темными волосами и тонкими чертами лица. Она сразу привлекает внимание пассажира, зажатого в глубине автобуса.
На вид этому пассажиру можно дать лет тридцать пять. Одетый в кожаную куртку и брюки гольф, он выглядит атлетом; крупный нос и бронзовый цвет лица делают его физиономию особенно энергичной. Молодая женщина на площадке частенько поглядывает в его сторону, но не столько потому, что у него интересная внешность, сколько из-за замечания, которое кто-то сделал по адресу неизвестного, когда тот проходил мимо: «Он — из маки».
Жан Серве тоже наблюдает за молодой женщиной, хотя и совсем по другой причине. Однако всякий раз, как он хочет встретиться с ней взглядом, она отворачивается, и он видит только темные локоны и светло-голубую блузку, облегающую стройный стан. «Черт возьми, она, кажется, совсем недурна», — думает Серве. Но эти приятные размышления человека, привыкшего пускаться на поиски любовных приключений, не могут подавить в нем растущего беспокойства, так как предпринятое им путешествие грозит серьезными осложнениями.
Уже в течение целого года доктор Жан Серве, помимо своей обычной практики среди немногочисленных пациентов Палиссака, оказывал медицинскую помощь ближайшим отрядам маки. С каждым днем его присутствие в партизанских отрядах становилось все более необходимым, а пребывание в Палиссаке все более опасным, и два месяца назад он, не колеблясь, расстался с обязанностями местного врача и целиком посвятил себя работе в движении Сопротивления. Для него это не представляло особых затруднений, так как семьи у него не было, он жил один с матерью; к тому же второй врач Палиссака — господин Шадуа — был еще не настолько стар, чтобы не мог один справиться с медицинским обслуживанием округи.
Итак, Серве весь отдался выполнению своих новых обязанностей.
Хорошо зная район, Серве часто бывает в разъездах, чтобы раздобыть медикаменты или заручиться содействием какого-нибудь коллеги. Поэтому ему нередко приходится заглядывать и в Палиссак, где он всем знаком. Однако там он долго не задерживается, так как знает, что на него сделан донос и ему постоянно грозит арест, которого он уже несколько раз сумел избежать. Вот почему во время поездок Серве никогда не берет с собой никаких документов, кроме фальшивого удостоверения личности, изготовленного для него специальной службой маки. И вдруг сегодня он допустил такую непростительную оплошность!… Уже сев в автобус, Серве обнаружил, что при нем нет удостоверения, которое он обычно носит с собой; видимо, он забыл его вчера в другом костюме. Заметь он это раньше, он, конечно, не сел бы в эту колымагу, рискующую наскочить на немецкий патруль, а прошел бы полями лишних восемнадцать километров, отделяющих его от Палиссака. И надо же было сделать такую глупость!… Сегодня, впервые за всю неделю после высадки союзников, автобус, идущий на Палиссак, возобновил свои рейсы. Немцы проверяли его уже при отправлении, несомненно подвергнут осмотру и в конечном пункте маршрута; и будет просто удивительно, если в пути не произойдет еще каких-либо новых инцидентов. Ведь дорога, по которой идет автобус, в первый же день высадки была забаррикадирована в двух местах: не доезжая Палиссака и после него. Правда, немцы немедленно заставили местных крестьян, которые были к этому совершенно непричастны, расчистить дорогу, угрожая им смертью при повторении подобных диверсий. Однако немцы вплоть до сегодняшнего дня не решались показаться на этой дороге, проходящей через лес и контролируемой, как они знали, отрядами маки.
