Эрих плохо видел, очки у него запотели, он быстро снял их, но теперь видел еще хуже.
— Направо кругом, Янкель! — сказал рапортфюрер.
Человечек у стены повиновался. Медленно и неловко, совсем не по-военному, он повернулся, сделав по меньшей мере четыре шаркающих шажка. Писарь протер пальцами очки и снова водрузил их на нос. Янкель Цирюльник?! Эрих глядел на него, как на ископаемое чудовище. Так Янкель еще жив? Откуда же он взялся, господи боже?
— Вот видишь, убийца Пауля вернулся! Вернулся к нам, соскучился по Гиглингу, — Копиц пускал дым из трубочки с изображением оленя.
Если бы писарю не сказали, что это Янкель, он, наверное, не узнал бы бывшего парикмахера. Янкель очень исхудал, на лице его остался только большой висячий нос. Еще более съежившийся и посеревший парикмахер, помаргивая, стоял у стены.
— Гестапо вернуло нам его, дело закончено. Его сообщник Фриц убит. Ты ведь помнишь Фрица? Да, да, такова участь людей, которым не нравится у дядюшки Копица.
С минуту было тихо, только в печке потрескивал сырой уголь, украденный на станции заключенными и отобранный у них эсэсовцами.
— Что же нам теперь делать с Янкелем? — с коварной усмешкой сказал рапортфюрер.
Писарь уж понял, для кого построена виселица. Но этого нельзя было показывать. И он сказал:
— Прикажите вернуть ему инструмент? Или лучше послать его на внешние работы к Моллю?
Эта игра понравилась Копицу.
— Не знаю, не знаю, — подхватил он. — Надо подумать. Но первым делом надо позаботиться о том, чтобы дружки Пауля — Коби и Карльхен — не пристукнули бедняжку Янкеля… Где бы нам поместить его на ночь?
Писарь опасался, что Копиц опять вспомнит о мертвецкой.
— Если вы разрешите, — сказал он быстро, — я возьму его на себя. Он может переночевать в конторе.
Копиц слегка нахмурился.
— Глупости, писарь.
— С ним ничего не случится, я лично за него ручаюсь, — заверил Эрих.
Рапортфюрер поколебался, потом махнул рукой.
— Ладно. А как ты обеспечишь, чтобы его никто не тронул?
— Посижу с ним. Писарь Зденек или Фредо сменят меня.
— По нужде его тоже не выпускайте одного. Verstanden?
— Jawohl!
— И следи за тем, чтобы не было никаких выходок. Я прикажу сегодня усилить охрану на вышках.
«Ради этой мыши?» — мысленно спросил писарь и улыбнулся.
«Ради себя самого, балбес, — так же безмолвно ответил ему Копиц. — На черта мне неприятности с гестапо?»
* * *
Янкель Цирюльник сидел в конторе, глупо улыбался и не говорил ни слова. Весть о его появлении, как по тайному телеграфу, разнеслась в лагере. Люди кивали друг другу, и у всех отлегло от сердца. «Ага, так вот для кого поставлена виселица! Ну, что поделаешь, явный убийца, его уже не спасти».
Капо и парни из абладекоманды заходили в контору поглядеть на странного человечка. Никому не пришло в голову пристукнуть его или даже дразнить, наоборот, ему приносили еду и сигареты, как-то проявляли сочувствие. Ведь он тот самый козел отпущения, который сегодня избавил всех от щемящего чувства страха.
А Янкель сидел и улыбался. Он немного поел, а теперь покашливал, курил и молчал. «Зеленые» ходили кругом на цыпочках, глядели на него и вспоминали Пауля, Фрица… Боже, как это было давно! С того утра, когда обоих грозных капо не стало в лагере, никто даже не произнес их имени. К мертвым тут относились по-деловому: за день уносили многих, но говорить о них никому не хотелось. Каждый «зеленый» охотнее занимался чем-нибудь другим. Эти грубые и опустившиеся люди суеверно любили жизнь, им хотелось остаться на этом свете, выжить. С Паулем, считали они, вышло как-то глупо! Бедняге просто не повезло ничего не попишешь. Фриц же был слишком дерзок, он отважился на поступок, о котором другие только мечтали, но не решался никто. И вот, пожалуйста, он сыграл в ящик. «С ним дело закончено, — сказал Эрих. Можете не сомневаться, иначе нам не прислали бы Янкеля…»
Дело закончено… Зденек глядел в окошко на апельплац. Сегодня там было необычно светло, рефлекторы не гасли. Чрезвычайное положение! А какое, собственно, «дело»? Ведь оно началось этим злосчастным случаем с разбитой челюстью… Феликс, — еще одно имя, забытое в череде событий! Феликс… Пауль изувечил его в то самое утро, когда прибыл наш транспорт. Шими-бачи (ах, и этого уже нет в живых!) первым оказал Феликсу медицинскую помощь. Потом долго не удавалось установить, кто же ударил Феликса… пока маленький, ничтожный Янкель в припадке не полоснул бритвой… Вину свалили на евреев, и ожидался погром. Весь лагерь разделился на две враждующие стороны… Зденеку почему-то было приятно сейчас вспоминать об этом. Он тогда стоял с палкой в руке рядом с Диего, лучшие люди лагеря считали младшего писаря своим. Но потом настал еще больший переполох, и ожидавшаяся стычка не состоялась. Удрал Фриц! А утром была эта ужасная перекличка и отправка людей на внешние работы. Все к Моллю, все до одного! Сплошной, непрерывный бедлам, без смысла, без конца. Может быть, эта виселица финал?.. Какое же «дело» закончено?
Парикмахер Янкель улыбался, отщипывал кусочками сало и хлеб, покуривал, покашливал, молчал.
Эрих в конце концов выставил из конторы всех любопытных.
— Идите спать, ребята, кто знает, какой завтра будет день. Идите!
* * *
В четырнадцатом бараке сидел и молчал Мирек. Соседнее место на нарах было пусто — Ярда где-то болтался с Гонзой, убеждал его, что, мол, беспокоиться не о чем, что могут сделать бедному портному, который послушался всесильной поварихи и перешил для нее брюки?
Все остальные уже уснули, а Миреку не спалось. Он сидел на нарах, держа в руках круглое розовое зеркальце, и глядел в его таинственное стекло. Свет сегодня не тушили… ну, да это потому, что в лагере чрезвычайное положение, завтра казнь. Но казнить будут не тебя, не меня, не бойся, только Янкеля…
Мирек усмехнулся, посмотрев на свое отражение. Боже мой, какой жалкий вид! Во что превратилось его лицо с тех пор, как он купил себе это зеркальце! Глаза провалились еще больше, в них появилось какое-то отсутствующее выражение, сине-коричневые круги под ними расширились. Болезненно сухая и шершавая кожа еще туже натянулась, черные поры увеличились, словно сквозь них уже проглядывала земля. А зрачки, эти четкие бархатные мишени, обрамленные пятнистой радужницей, похожей на рубчатую кожу пиявки, молчали. Они уже все сказали. Решено!
Зачем, собственно, мне оставаться здесь? Зачем переживать все до конца: зиму, еще более лютый холод? Вши и голод станут еще нестерпимее… Зачем ждать, пока смерть, которая сейчас подкрадывается, повалит тебя на лопатки и раздавит?
Мирек тихо встал. В кармане у него был ножик, которым его четверка каждый день резала буханочку хлеба на равные доли. Кому оставить нож? Ярде! Мирек положил нож на одеяло соседа, чтобы тот сразу обнаружил его, потом осторожно натянул брюки, подтянул пояс и обулся. Держа в руке круглое зеркальце, он вышел из барака.
