Утром после завтрака нам выдали деньги на обратную дорогу, а самое главное — парашютную книжку с записью, что я совершил три парашютных прыжка из самолета «Ан-2» с высоты восемьсот метров. А ведь и правда высоко! Внизу печать. Настоящий документ, для меня один из первых. Я очень гордился этой парашютной книжкой. А почему бы и нет. Ведь прыжков больше не будет. Можно немного и покуражиться, а если кто сомневается, так вот она, печать в книжке.
Дома я рассказывал родителям и друзьям о первых впечатлениях от этих страшных прыжков. Отец, фронтовик, инвалид войны, сказал: «Сын! Десантные войска перспективные, но и в мирное время они не безопасные, не говоря уже о военном. Я живой свидетель выброски немецкого десанта под Салтановкой. Есть такая небольшая железнодорожная станция недалеко от Жлобина. Мы, конечно, занимались своим солдатским делом и не обратили внимания на пролетевший самолет, а потом услышали крики: «Парашютисты!» В полутора километрах от нашего расположения самолет выбросил десант. Их начали расстреливать еще в воздухе, многих положили на земле. Некоторым удалось выжить. Правда, их десантирование происходило днем, рядом была воинская часть, нам повезло, что их вовремя обнаружили. Мы, саперы, в этом бою тоже активное участие принимали. А если бы их выбросили где-то подальше от наших подразделений, да еще ночью, возможно, они бы натворили беды. Нам тогда казалось, что немцы хотели понтонный мост через Днепр взорвать. Мы его возвели недалеко от населенного пункта Скепня, а второй строить планировали около Четверни. У немцев тогда разведка неточно сработала, да и мы мощно уже к тому времени наступали. Вот так, сын! Я тоже оказался участником уничтожения немецкого десанта. Правда, небольшого, всего человек шестьдесят было». Впервые я вспомнил об этом рассказе спустя долгие годы, когда уже был начальником разведки 105-й Ферганской гвардейской воздушно-десантной дивизии и мне необходимо было, правда, пока на всевозможных учениях, докладывать выводы об оценке противника и тактике его действий. Приходилось часто вспоминать рассказ отца и когда я воевал в Афганистане и в других горячих точках. Во многом он был прав, и особенно в оценке того самого немецкого десанта.
Я — солдат ВДВ
Через некоторое время забылись мои первые парашютные прыжки. Хотя иногда они меня доставали в ночных кошмарах.
Однако был один человек, который не забыл меня и мои парашютные прыжки. И все мое оставшееся до армии время держал меня и мне подобных на контроле. Это был райвоенком. С виду такой добродушный, но себе на уме, подполковник с солидной орденской планкой на груди. На петлицах были скрещенные стволы, что указывало на его принадлежность к артиллерии. Конечно, учетом обучения призывников армейским специальностям занимались его офицеры и сверхсрочники, а он, как и подобает командиру, руку держал на пульсе жизни военкомата. В то время военкомам взятки не давали, да они, фронтовики, их и не брали бы, а молодые парни с удовольствием шли служить в армию. Некоторые, что по медицинским показателям не призывались, сами приходили к военкому с просьбой забрать их в армию. Девчата, как правило, насмехались над неудачниками и отворачивались от них, немощных. Раз в армию не взяли, значит, со здоровьем не все в порядке. Одним словом, как у Высоцкого, если хилый, сразу в гроб.
Хотя, честно говоря, особого желания служить в десантных войсках я не испытывал, но когда я осознал это совершенно ясно, было уже поздно.
В конце октября 1962 года меня пригласили в райвоенкомат и вручили повестку, в которой черным по белому было написано: «Скрынникову Михаилу Федоровичу необходимо 17 ноября сего года прибыть на сборный пункт с вещами».
Вот, не думал я тогда серьезно, что попаду служить в ВДВ, иначе отец что-нибудь да предпринял бы.
Оставалось вздохнуть и настраиваться на службу в армии. Родители, узнав эту новость, стали суетиться и готовить меня к торжественным проводам в армию.
В то время служба в армии считалась святым делом, и сынов в нее провожали с большими почестями. Народа собралось, как на свадьбу. Я сожалел только об одном, меня друзья провожают, а я их не смогу, потому что я первый. Кстати, и по жизни я всегда был среди них первый, как первопроходец.
На следующий день прибыл в точно указанное время, с вещами был на сборном пункте военкомата. Офицер сделал перекличку. Вышел военком, немного поговорил с нами о высоком и патриотическом, и нас строем отправили на вокзал и далее поездом в Гомель на областной сборный пункт. Там нашего брата было полно, считай, со всей Гомельской области набрался целый эшелон призывников.
Предварительно распределили по командам, представили купцов, то есть офицеров, которые прибыли за нами из войск.
Потом построили повзводно, во главе сержант, отвели в огромный зал, стали что-то рассказывать, затем показали кино. Ближе к вечеру снова построили и с оркестром отвели на железнодорожный вокзал, распределили по вагонам, а через некоторое время эшелон отправился в путь.
Ехали около двух суток. Первая остановка в Минске. Выгрузилась из эшелона одна из команд.
Нам на остановках выходить из вагонов запрещалось. В обоих тамбурах вагона дежурили сержанты, они с нами вежливо беседовали, отвечали на наши многочисленные вопросы.
В Гомеле среди новобранцев прошел слух, что нас повезут в Прибалтику. Все офицеры и сержанты, сопровождавшие нас, были десантниками. До меня и тогда, на сборном пункте, не доходило, что придется служить в ВДВ.
Мы с нескрываемым интересом слушали рассказы сержантов, рассматривали их форму, значки, которых у них было полно на парадных мундирах. Знак отличник-парашютист я увидел впервые. Обратил внимание на то, что у одних десантников были черные погоны, а у других — красные, но спросить стеснялся.
Оказывается, в то время в ВДВ была разная форма одежды. Она определяла род войск и служб. Личный состав парашютно-десантных полков носил фуражку с красным околышком и красные погоны. Артиллеристы дивизии имели фуражки с черным околышком и черные погоны. У подразделений химической защиты на фуражках был синий кант, а сами фуражки и погоны, как у артиллеристов, черные. А вот офицеры воздушно-десантной службы на фоне всех десантников смотрелись как летчики. У них была форма Военно-воздушных сил. На строевых смотрах они выглядели как настоящие сталинские соколы. А с фуражками не расставались и в зимнее время, несмотря на холодную погоду.
К вечеру второго дня эшелон прибыл в Каунас, и нас отвели в спортзал какой-то десантной части. Устроили перекличку, и нашу большую команду разделили на красных и черных по цвету фуражек. Одним предстояло служить в пехоте, а вот другим, в том числе и мне, в артиллерии.
Большая группа была в Капсукас и Алитус, небольшая группа осталась в Каунасе. Нашу команду на автомобилях привезли в Калварию, это около шестидесяти километров от Каунаса.
В Калварии дислоцировалась вся артиллерия 7-й гвардейской Воздушно-десантной дивизии: артиллерийский полк, самоходно-артиллерийский и реактивный дивизионы.
Вечером нас стали сортировать по подразделениям. Меня и еще десятка три земляков определили в самоходно-артиллерийский дивизион. Остальных в артполк и реактивный дивизион. Земляков разлучили как единую команду, которую привезли служить в соседнюю республику.
