Чаттертон видел раньше фотографии подлодок. Нос округлен и скошен вниз, в то время как верхняя часть кормы горизонтальна, чтобы можно было разместить под ней винты и руль. Он был впереди. Это был нос субмарины.
Он внимательно осмотрел морскую растительность и степень коррозии металла затонувшей субмарины. Нельзя было ошибиться в возрасте корабля, перед ним была субмарина времен Второй мировой войны. Он знал из книг, что в этом районе не было затопленных американских подводных лодок. Он снова посмотрел на останки погибшего судна. В какой-то момент он даже боялся об этом подумать. «Я на германской подлодке, — произнес Чаттертон вслух. — Я на германской подлодке времен Второй мировой войны».
Теперь Чаттертон исчерпал свой двадцатиминутный лимит пребывания под водой. Он поплыл назад к стробоскопическому фонарю, который ранее прикрепил к якорному канату, держась ближе к корпусу затонувшей субмарины, чтобы защититься от свирепого течения. Плывя, он рассматривал обтекаемые края корпуса, которые открывались перед ним, изящные изгибы, рассчитанные на скрытность, изгибы, которые и сейчас скрывали тайну.
Чаттертону пора было подниматься. Его первая по графику декомпрессионная остановка должна быть не выше 60 футов. По пути наверх, когда действие наркоза стало ослабевать, он начал спорить сам с собой: «Может, ты видел не торпеду. Может, ты видел вентилятор внутри баржи для перевозки труб. Когда люди возвращаются с глубины 230 футов, они каждый раз несут всякую чушь, а теперь и ты хочешь, как эти парни, сообщить еще одну глупую историю». Но он был уверен, что контролировал действие наркоза. Это была торпеда. Это был нос германской подводной лодки.
Чаттертон сделал первую остановку на глубине 60 футов. Вода освещалась солнцем и была теплая. Остатки наркоза испарились. Он с абсолютной четкостью мысленно воспроизвел силуэт торпеды. Каталог затонувших субмарин, который он изучал несколько лет назад, возник в его памяти, словно досье. Некоторые были в сотнях миль к северу, другие — в сотнях миль к югу. Здесь не было ни одной. А могла команда остаться на борту? Могла это быть германская подлодка с командой на борту, о которой не знал никто в мире, кроме него? Слишком фантастично. И что она делала в водах Нью-Джерси?
Чаттертон поднялся до 40 футов и завис в очередной раз. Теперь он вспомнил сон, который приснился ему несколько лет назад, о том, что он нашел загадочную субмарину. В том сне обнаруженная им субмарина была русская, и вся команда осталась на борту. Это был великолепный сон, но особенность состояла в том, что он тут же понял, что это сон, и понял это в первые секунды после пробуждения, поскольку такие чудеса в жизни никогда не случаются.
Чаттертон поднялся до 30 футов и сделал следующую остановку. У него было еще двадцать пять минут на декомпрессию до того, как он мог подняться на поверхность и рассказать остальным о своей находке. Ныряльщики на судне следили за пузырьками воздуха, которые поднимались вдоль якорного каната, и терпеливо ждали появления Чаттертона. «Меня это ожидание убивает, — сказал Бреннан остальным. — Надо что-то делать».
Бреннан, с длинными волосами, усами а-ля Фу Манчу и манерами «крутого и забойного парня», вполне сошел бы за менеджера гастролей Grateful Dead,
[1]
если бы не был на самом деле фанатичным ныряльщиком. Практически все ныряльщики на борту «Искателя» предпочитали современный сухой гидрокостюм, надежно защищавший от сорокоградусных температур (по Фаренгейту) на дне Атлантики. А вот Бреннан хранил преданность своему подранному, заклеенному эпоксидным клеем и залатанному мокрому костюму, который он одевал, если надо было достать потонувшую мототележку для гольфа или отремонтировать бассейн на задних дворах богатеев. Кое-кто считал своим долгом отпустить шутку о его старинном снаряжении: «Кевин, твой костюм относится к неолиту или мезозойской эре?»
«Вы, парни, хотите быть розовыми и теплыми, — парировал Бреннан. — Я носил этот же костюм, когда спускался к „Дориа“, дружище. К „Дориа“! Я в этой штуке подвижнее, чем вы все вместе взятые. И, черт возьми, если я хочу пописать, я писаю. А вы, лентяи в „сухих“ костюмах, должны все это таскать с собой. К чертям такое дерьмо! Я писаю!»
Ныряльщики слушали такое объяснение и только качали головами. В зоне «Дориа» было сорок градусов, и мокрый костюм согревал так же, как футболка. Но Бреннан поднимался на поверхность после девяноста минут в таких температурах, сжимая в руках какой-нибудь потрясающий артефакт или жирного омара. Ухмыляясь во весь рот, он вылезал из своего залатанного мокрого костюма, погружение за погружением, и каждый раз успешно. В нем, похоже, было что-то от самого Гудини.
По мере того как пузыри, которые выпускал Чаттертон, продолжали подниматься вдоль якорного каната, Бреннан облачился в свой фирменный минималистский наряд. Он не верил во все это запасное снаряжение и новейшие штучки и говорил, что парни выглядели в них, как новогодние елки. Бреннан считал, что чем меньше надето на ныряльщике, тем меньше может сломаться и тем быстрее можно нырнуть, если ждать больше нет сил.
Уже через несколько минут Бреннан махнул за борт «Искателя». Считанные секунды спустя он был рядом с Чаттертоном, который все еще зависал, все еще пытался совместить чудо своего открытия со здравым смыслом. Бреннан напугал его, похлопав по плечу, затем, подняв вверх ладони и пожав плечами: понятный всем знак «Что случилось?» Чаттертон достал планшет для письма и карандаш из сумки с принадлежностями и написал всего одно слово крупными жирными буквами: «СУБМАРИНА».
На какой-то момент Бреннан застыл. Затем начал кричать сквозь редуктор. Слова вылетали, как сквозь две подушки, но их можно было разобрать.
«Ты шутишь, Джон? Ты уверен? Это правда?»
Чаттертон кивнул.
Бреннан завопил: «О Боже! Вот дерьмо! Господи Иисусе!»
Бреннан был готов нырнуть прямо вниз к останкам корабля и забрать субмарину себе. Но это была не та информация, которую правильные крутые парни стали бы утаивать. Он устремился вверх по якорному канату, вынырнул на поверхность и выхватил регулятор изо рта.
«Эй, Билл! Билл!» — звал он Нэгла, который был все еще в рулевой рубке. Нэгл выскочил оттуда, думая, что Бреннан попал в беду (ныряльщик не выскакивает из воды и не кричит, пробыв там всего минуту, если только он не попал в передрягу).
«Какого черта случилось, Кевин?» — спросил Нэгл.
«Эй, Бил! Бил! Подумай только: Джон говорит, что там субмарина!»
Нэглу не надо было лишних слов. Он сбежал вниз по трапу рулевой рубки и собрал остальных ныряльщиков: «Чаттертон говорит, это подлодка».
До этого момента у многих ныряльщиков оставались большие сомнения в том, что стоит обследовать новое место кораблекрушения на глубине 230 футов, но слово «подлодка» развеяло все сомнения. Ныряльщики бросились к своему снаряжению. А Нэгл, доведенный алкоголем до бессилия и не способный на глубокое погружение, так и не сдвинулся с места. Бреннан снова вставил в рот регулятор, вцепился в якорный канат и направился вниз, показав двумя кулаками: «Дай дорогу!», когда миновал Чаттертона. Несколько минут спустя, когда Чаттертон поднялся к 20-футовой остановке, остальные одиннадцать ныряльщиков пролетели мимо него спешным порядком к только что открытому месту кораблекрушения. У Чаттертона не было возможности проинструктировать людей об опасностях и глубине залегания останков судна. Он не мог также сообщить информацию о субмарине, нижняя часть которой лежала на глубине 230 футов, а до ее верхней части было примерно 210 футов. Это предел возможного для дюжины людей, опьяненных поиском. Он не мог удержать их от погружения в тот же день.
