Чаттертон позвал Нэгла и Дэнни Кроуэлла.
— Прежде чем мы что-то сделаем, нам надо собрать всех на судне и убедиться, что люди в порядке, никто не ранен, никаких нервных срывов, — сказал Чаттертон. — Потом мы достанем тело.
— Кто пойдет? — спросил Нэгл.
— Пойдем мы с Дэнни, — ответил Чаттертон. — Мы члены команды, мы его и достанем.
Кроуэлл кивнул. Он и Чаттертон рассчитали, что им придется подождать еще два часа, пока азот, накопившийся у них после первого погружения, не выветрится, чтобы можно было снова спокойно входить в воду. Нэгл вернулся в рулевую рубку и запер за собой дверь. Ему надо было принимать еще одно решение.
Правила береговой охраны требовали, чтобы капитаны немедленно сообщали о пропаже ныряльщиков. Но нигде не было сказано, что он должен все бросить, чтобы сообщить по радиосвязи о гибели ныряльщика. В обычных обстоятельствах Нэгл или любой другой капитан сразу сообщил бы о смерти Фелдмана: это поступок порядочного человека, а береговая охрана могла бы ускорить обязательное расследование. Нэгл молча смотрел на радиостанцию. Если он свяжется с береговой охраной сейчас, то еще за пару часов до того, как Чаттертон и Кроуэлл только попытаются достать тело Фелдмана, они раструбят о местоположении останков подводной лодки каждому судну и моряку в радиусе тридцати миль. Каждый из них может использовать радиопеленгатор, чтобы снять координаты и украсть у него место кораблекрушения. Что еще хуже, он полагал, что у Белинды есть осведомители в береговой охране, и если он откроет свое местоположения (сейчас или чуть позже), это вопрос всего лишь времени, когда Белинда найдет субмарину и украдет славу «Искателя».
Нэгл придумал план. Он свяжется по радио с береговой охраной, только когда «Искатель» будет готов поднять якорь и взять курс на берег. Но и тогда он даст им приблизительные координаты места, где произошел несчастный случай. «На кой черт им нужно точно знать, где это случилось? — думал он. — Они в любом случае не придут сюда, чтобы забрать мертвого парня». Он вышел из рулевой рубки, так и не притронувшись к рации.
Через два часа после того, как поднялся Скибински, Чаттертон и Кроуэлл снарядились и отправились за Фелдманом. На глубине примерно 100 футов они нашли веревку Робертса, привязанную к якорному канату. Фелдман должен быть привязан к другому концу веревки на дне океана. Чаттертон спускался, чтобы достать тело. Он достиг дна. К веревке были привязаны маска и трубка Фелдмана. Тела не было.
Чаттертон знал, что случилось: в условиях туннельного зрения и заторможенных двигательных способностей Робертс привязал веревку к голове Фелдмана, а не к снаряжению или баллонам. Течение тащило Фелдмана по песку, как куст перекати-поле, веревка соскочила с головы, зацепив маску и трубку, и освободилась. Фелдман оставался лежать где-то на дне океана. Чаттертон и Кроуэлл, однако, исчерпали лимит времени и не могли продолжать поиски. Они вернулись на судно и собрали остальных пловцов.
«Послушайте, — произнес Чаттертон. — Нам надо спуститься и постараться найти парня. У него отрицательная плавучесть, так что он не может плавать на поверхности. Он в песке в районе затонувшей лодки. Не знаю, найдем мы ли его. Но искать надо».
Ныряльщики задержали дыхание в надежде, что он не скажет то, что он тут же произнес: «Будем прочесывать песок».
Мало что может оказаться более опасным во время погружений к затонувшим судам, чем прочесывание песка. Метод достаточно простой: ныряльщик привязывает конец из мотка своего ориентационного троса к корпусу затонувшего судна, затем отходит от судна по направлению течения. Когда он отойдет на расстояние примерно двадцать футов, он начинает описывать по песку дугу в 180 градусов, выискивая гребешков, предметы с судна… или утонувших пловцов. Если поиск не дает результатов, ныряльщик отпускает еще какую-то длину троса и описывает более широкую дугу. Жизнь ныряльщика зависит от его троса. Если он его потеряет (или он перережется об острые края обломков, или же он выпустит его из рук), он становится скитальцем в безликой стране, без каких-либо указателей, ведущих назад к затонувшему судну. Тогда ему придется всплывать самостоятельно, рискуя пострадать от поспешной декомпрессии, и, вероятно, всплывать на поверхность в милях от судна ныряльщиков, подвергая себя опасности и затеряться в открытом море.
Чаттертон спросил, нет ли добровольцев. Это была не простая просьба. День был на исходе, нервы у всех были натянуты, люди были легкой добычей для азотного наркоза. Да и никто уже ничем не мог помочь Фелдману.
Многие ныряльщики еще должны были ждать по два-три часа, чтобы выветрился азот, и они не могли идти в воду до наступления темноты. Нэгл не был готов физически к тому, чтобы нырять. Оставалось всего четыре-пять кандидатов.
Бреннан покачал головой.
«Парень уже мертв, — сказал он Чаттертону. — Я не хочу заработать кессонку или потеряться, чтобы помочь мертвому парню. Я и так чуть не захлебнулся из-за паники Скибински и сократил время декомпрессии. Течение теперь усилилось. Я ничего не могу сделать для этого парня. Я рисковать не буду».
Чаттертон не мог послать Робертса обратно на глубину. Скибински был эмоционально подавлен. Вперед вышли Джон Хилдеманн и Марк Макмэйхон. Они прочешут песок. Сначала пойдет Хилдеманн, поскольку он был единственным из ныряльщиков, кто еще не погружался. Если потребуется, за ним пойдет Макмэйхон.
На дне Хилдеманн прикрепил стробоскопический фонарь к якорному канату. Видимость была около тридцати футов. Течение проносилось вокруг него. Он отпустил немного длины троса. Он шел по дуге и осматривал океанское дно. Он был абсолютно один. Проклятая зелень воды становилась все жутче с каждым его шагом. Он нашел какие-то деревянные обломки, но больше ничего.
Следующим был Макмэйхон. Он привязал свой ориентационный трос к верхней части корпуса затонувшей субмарины, затем стал медленно отходить спиной вперед, отматывая сорок футов троса, и не отрывая взгляда от подлодки. Когда трос натянулся, он начал прочесывание, зависая на высоте в десять футов над океанским дном и увеличивая таким образом угол обзора. Ничего. Он отпустил еще двадцать футов и поплыл дальше по течению. Затонувшее судно превратилось в неясную тень, потом исчезло из виду. Теперь, куда бы он ни посмотрел, он видел только грязную зеленую воду, белые частицы, летящие по диагонали, и свой белый трос диаметром в одну восьмую дюйма, уходящий в темноту. Никакого тела. «Африканские барабаны» застучали громче. Он отпустил еще двадцать пять футов троса.
Из песка выскочил краб и заговорил с ним. «Иди дальше, Марк, — сказал краб. — Иди дальше, парень».
Макмэйхон был поражен. Он прекратил прочесывание и присмотрелся лучше. Из песка выныривали новые крабы и манили его своими клешнями. Все они в совершенстве изъяснялись по-английски. «Сюда, Марк, сюда, — говорили они. — Иди дальше…»
Макмэйхон думал, надо ли идти за крабами. Он глубоко вздохнул и начал говорить сам с собой. «Надо отсюда выбираться, — сказал он. — Со мной разговаривают крабы. Когда с тобой начинает говорить краб — пора домой».
