Поезд двигался довольно медленно, и, сидя на полу, прислонившись к стенке вагона, мы задремали. Поезд прошел через город Шахты и тронулся в сторону Красного Сулина. Остались считаные километры до этого города, как вдруг он остановился. Машинист объявил всем пассажирам, что поезд дальше не пойдет, так как оказался разрушенным мост через реку. Все пассажиры попрыгали из вагонов на полотно железной дороги и пешком пошли через небольшой мостик в сторону Красного Сулина. Мы, затерявшись в толпе, тоже направились в этот город.
В тот момент, когда все уже подходили к окраине города, мы неожиданно были окружены полицией. Начался повальный обыск всех, находящихся в толпе. Когда очередь дошла до нас, то мы спокойно предъявили свои «удостоверения», которые так часто выручали нас из беды. Но, увы, на этот раз они нас больше не спасли. Под усиленным конвоем полиции нас привели в участок, где посадили в камеру заключенных. За нами закрылась тяжелая, окованная железом дверь.
— Вот и кончилась наша свобода, — с горькой усмешкой заявил я.
— И зачем только мы послушались и поехали на этом злополучном поезде? Как мы хорошо и спокойно шли по глухим от больших дорог и городов местам, — вздыхал и сокрушался мой друг Федор.
— Что теперь будет с нами? Наши удостоверения полиция отобрала, значит, они поняли, что эти документы фальшивые, — вполголоса рассуждали мы с Федором.
— Да, видимо, нам теперь не миновать лагеря военнопленных, — решил я. — Какие же мы дураки, совсем потеряли бдительность и, можно сказать, сами влезли в лапы полиции. Какого черта нам нужно было идти в этот Красный Сулин? — негодовал я, выражая свои мысли вслух.
На следующий день, 23 сентября 1942 года, загремел засов в железной двери камеры, и нас вывели во двор полицейского участка. Там стояли немецкие солдаты с офицером во главе. Нам разрешили взять свои вещевые мешки, а затем, связав руки, солдаты, ткнув нас в спину прикладами карабинов, повели нас на железнодорожную станцию. Гитлеровский офицер, идущий сзади нас, все время покрикивал:
— Рус! Рус! Шнелль! Шнелль!
На железнодорожной станции нас посадили на площадку открытого вагона, и тот же паровозик, который вез нас вчера, теперь повез обратно, в сторону города Шахты. С платформы открытого вагона было хорошо видно все вокруг. «Эх, если бы не были связаны руки, то можно было бы попытаться бежать», — подумал я.
Кругом росли густые кустарники посадок. Они росли и вдоль железной дороги, и вдали от нее. Особенно много кустов было около речки, через которую был наведен временный деревянный мост, тот самый, который был накануне поврежден местными партизанами. Местность была сильно пересечена мелкими оврагами и балками. Для побега здесь было самое удобное место.
Примерно через час нас привезли в город Шахты и повели по улицам города. Прохожие, увидев нас, останавливались и с глубоким сожалением и сочувствием смотрели в нашу сторону. Через некоторое время нас привели к лагерю военнопленных, который был создан немцами в здании одной из средних школ. Прилегающий к школе двор был окружен двумя рядами колючей проволоки с вышками, на которых сидела немецкая охрана, вооруженная пулеметами. Весь двор был заполнен сотнями военнопленных, которые сидели прямо на земле или неподвижно стояли, склонив свои головы в тяжелом раздумье. Среди них было много раненых.
Нас завели в здание школы и бросили в подвальное помещение, где раньше был мужской туалет. В одном из помещений, где находились унитазы, сидели на полу четверо мужчин, одетых в солдатские шинели. А в другом помещении, где были писсуары, находилось два человека. Один из них был молодой, примерно 23 лет, по национальности, видимо, еврей. Он был ранен, так как его правая нога забинтована. Второй из них, пожилой мужчина около 45 лет, невысокого роста, в гражданской одежде. Мы с Федором расположились на полу рядом с ними.
Через некоторое время после нашего появления в карцере, как называли немцы этот подвал, молодого человека увели на допрос. Мы остались с пожилым мужчиной наедине. Посмотрев на нас внимательно и познакомившись с нами, он предупредил:
— Я хочу вам сказать, чтобы вы не особенно-то откровенничали с этим евреем, который сидит в карцере вместе с нами. Я кое-что разузнал о нем. Он очень болтливый и все рассказывает о себе. Этот юноша до войны жил в Киеве. Там учился в консерватории и, окончив ее, стал музыкантом. Когда пришли в Киев немцы, то он, хорошо владея немецким языком, под видом немца с Поволжья перешел на их сторону. У гитлеровцев он стал служить в команде музыкантов. Однажды их команда попала под обстрел нашей артиллерии. Разорвавшимся снарядом его ранило в ногу. Когда этого юношу привезли в немецкий госпиталь, то при медицинском обследовании было обнаружено, что он еврей. И тогда вместо госпиталя он попал к нам, в этот лагерь. Вот примерно все, что я слышал сам от него, — закончил свой рассказ наш сосед.
— А вы как попали в этот лагерь и тем более сюда, в карцер? — спросил я заключенного.
— Дело в том, что я инженер по образованию и работал до оккупации нашего города на местных шахтах рядовым инженером по обслуживанию шахтных сооружений, вентиляции и других механизмов. Когда наша армия отступила, то мы все шахты взорвали. Многие из инженерно-технических работников успели эвакуироваться, а я вот случайно застрял здесь, в городе. Один из местных жителей заявил на меня немцам, что я был чуть ли не главным инженером шахты. Ночью меня схватили и бросили сюда, в эту вонючую уборную. Несколько раз меня вызывали на допрос и предлагали сотрудничать с немцами по восстановлению этих разрушенных шахт. Я категорически отказался и вот теперь сижу здесь уже две недели. Что будет дальше, совсем не знаю, — с горькой усмешкой он закончил свой рассказ и задумался.
Мы с особым уважением стали относиться к этому мужественному человеку и почувствовали, что это, конечно, не простой рядовой инженер, а действительно настоящий коммунист, который не хочет сотрудничать с немцами против нашей Родины и нашего народа.
Через час в наш карцер втолкнули того молодого еврея, которого немцы уводили на допрос. Теперь увели на допрос и инженера. После этого молодой человек завел с нами разговор:
— Все же немцы — высококультурная нация, — заявил он. — Я тоже немец и сюда попал по недоразумению. Кто-то на меня сделал донос, что я еврей. Но все равно, они там разберутся. Я же родом из немцев с Поволжья. У меня в Берлине есть родственники.
Мы притворились, что внимательно слушаем его, а сами про себя думали: «Эх ты, не миновать тебе участи тех женщин-евреек, которых гитлеровец в Отрадокубанской закопал живьем во дворе школы».
Так оно в действительности и произошло. Очень скоро этот молодой еврей уже болтался на виселице во дворе лагеря военнопленных. Не помогло ему ни угодничество, ни подхалимство.
Долго мы ждали нашего инженера, и только через два часа его привели в карцер. Он был очень мрачным и подавленным. На наш вопрос, что случилось, он махнул неопределенно рукой и ничего нам не сказал.
В карцере нас совсем не кормили и даже воду давали только один раз в сутки. Хорошо, что у нас в вещевых мешках были сухари, которые нам на дорогу дали женщины Отрадокубанской. Эти сухари спасли нас от голода, но от них очень хотелось пить.
