– Ребята, – дельно подсказал старший лейтенант, – курите осторожно. Этим байкам, что фрицы по расписанию воюют, не верьте. Самокрутку за километр разглядят. Пулеметы у них пристреляны точно, влепят очередь, – мозги вышибут.
– Из ПТР можно ответить? – спросил я.
– Нежелательно, – подумав, ответил он. – Если что, долбаните из «дегтярева».
Федя Долгушин, мой заместитель, уходил отдыхать с чувством какой-то вины.
– Если хочешь, Андрюха, я с тобой останусь.
– Не надо. Отдохните, как следует, а мы завтра поспим.
Долго длилась война, и ночей таких бессонных хватало. Но эта мартовская ночь мне запомнилась. Дул легкий ветерок, четвертушка луны куда-то спряталась, небо светилось от крупных звезд и десятков созвездий.
За горизонтом вспыхивали зарницы, но звука выстрелов или взрывов слышно не было. Немцы довольно часто пускали ракеты. В том числе, долгоиграющие «люстры» из минометов. Эти фонари заливали все вокруг неживым белым светом. От подбитых танков ползли черные тени, я видел поблескивающие каски наших погибших солдат. С немецкой стороны изредка раздавались пулеметные очереди. Одна прошла совсем рядом, смахнув верхушки кустов.
Время от времени прилетали мины. Взрыв, через четверть часа – другой. Это был редкий, так называемый будоражащий огонь. Люди просыпались и долго не могли заснуть снова. Казалось, что следующая мина прилетит в их землянку. Ко мне переполз Родион Шмырёв:
– Можно я с тобой посижу, Андрюха?
– Устраивайся.
Осторожно закурили. Родька рассказал, что закончил в Челябинске девять классов, работал на заводе. Осталась невеста – хотели пожениться, но не успели.
– Вот и оставил я ее не девкой и не женой.
– Переспали, что ли?
– Ну. Даша сама настояла. До утра не спали. Думаю, повторить еще разок – и умирать не жалко.
Меня задело, что невидный из себя, еще совсем молодой Родька Шмырёв, уже знает, что такое женщина. А я ничего не успел. Была возможность с соседкой побыть – не решился.
– После войны поженимся, – вздохнул Родион.
Я промолчал. Заметил, что Шмырёв приполз ко мне без своего пулемета. Не иначе как от ревности я зашипел на него:
– Ты почему оружие оставил?
– Да здесь всего пять шагов.
– Забыл, что мы на войне? – продолжал поучать я своего товарища и подчиненного.
– Сейчас уйду, – с досадой огрызнулся Родион.
Но я уже опомнился. Стало стыдно, что человек мне самое сокровенное рассказывает, а я нравоучения читаю.
– Оставь самокрутку и сползай за «дегтяревым».
Родька кивнул, и через пару минут мы снова сидели вместе.
– Невеста не беременная?
– Нет. Не успели.
– Наверстаете еще.
Немцы оживились. Вперехлест шли разноцветные трассы, взлетели несколько ракет. Особенно старался один из пулеметов. Я не выдержал:
– Родя, влепи по нему пару очередей.
Влепили. Зеленые трассы, изгибаясь дугой, исчезли в темноте немецких позиций. В нашу сторону заработали сразу два «машингевера». Пули свистели, стегали по кустам, рикошетили от мерзлой земли.
– Наверное, в кого-то попал, – предположил Родька. – Вон как бесятся.
– Наверное, – поддержал я товарища, хотя сомневался, что с пятисот метров он мог в кого-то попасть. Разве что случайно.
– Пусть фрицы знают…
Его голос прервал мощный взрыв. Потом еще и еще. Немцы выпустили штук шесть тяжелых гаубичных снарядов. Позади слышались тревожные крики, кажется, кто-то стонал.
Тихая мартовская ночь (если не считать пулеметной трескотни) закончилась печально. Гаубичный снаряд разнес землянку саперов. Ребятам отчасти повезло, что большинство отослали куда-то на задание. Но два человека были завалены землей и бревнами. Когда мы их откопали, они уже не дышали.
Лейтенант Ступак поднял донышко гаубичного снаряда с торчавшими зубцами и различил несколько русских букв. Подошел еще кто-то из командиров и определил:
– Родной снаряд, 122 миллиметра. Из наших захваченных пушек по нам садили.
– Может, свои, по ошибке?
– Хрен тебе! Мало орудий немцы захватили? Вот, опробовали на наших шкурах.
Полк получил пополнение, человек семьсот бойцов. Вернули гаубичный дивизион, дали еще какую-то артиллерию и минометы. И сразу пронесся слух о наступлении. Когда представил, как придется бежать через голое поле с двумя сгоревшими «тридцатьчетверками», стало не по себе.
– Неужели и мы с нашими дурами в атаку побежим? Наверное, с места поддерживать пехоту будем, – рассуждал ефрейтор из расчета Долгушина.
– Дожидайся, оставят тут тебя за полкилометра, – ответил кто-то из ребят. – Ворон, что ли, пугать?
Ветеран двух войн и самый старший по возрасту в шестой роте, Филипп Авдеевич Черников задумчиво смотрел на искрящийся, свежевыпавший снег. Он-то хорошо знал, что в лобовую атаку пойдут все, и дай бог, если половина уцелеет. Случалось, что из целой роты по два-три человека оставалось. Не принято в Красной Армии потери считать. Вперед, за Родину, а сколько добежит – неважно.
– Рота ПТР тоже в атаку пойдет? – невольно вырвался у меня дурацкий вопрос.
– Наверное. Вначале огнем пехтуру будете поддерживать, а потом и вас поднимут.
Пришел озабоченный командир роты Тимофей Зайцев. С ним были старшина Савелий Гречуха и боец из хозотделения. Принесли боеприпасы, гранаты, бутылки с горючей смесью. Я получил автомат ППШ с запасным диском и коробку патронов, сто штук.
– Наступление? – вырвалось у меня.
– Такие штуки держатся в секрете. Но не исключено.
– Нам-то что делать? Тоже бежать со своими ружьями? Дай бог, пешком это поле одолеть.
– Жить захочешь – быстро одолеешь, – жестко отозвался старший лейтенант. – И смотри, чтобы никто не вздумал филонить!
– Ясно.
К вечеру мы не сомневались, что предстоит наступление. Или атака. Называй, как хочешь. На передний край выползали штабники со стереотрубами, разматывали провода связисты. Рядом с нами пристроился артиллерист-корректировщик.
Вскоре прошел слух, что атака состоится на рассвете. От души немного отлегло – впереди еще одна ночь. Может, «катюши» подвезут, авиация ударит. Да и танков что-то пока не видно.
Я видел, как готовился к завтрашнему дню Филипп Авдеевич Черников. Переоделся в телогрейку с двумя подсумками на поясе. Гранаты лежали наготове. Из вещмешка выгрузил лишнее барахло, сложил туда боеприпасы.
Немцы догадывались и тоже нервничали. То принимались стрелять из пулеметов, то сыпали десятками мины. В тыл унесли нескольких убитых и раненых. Лейтенант Ступак подошел ко мне, отвел в сторону и, положив руку на плечо, сообщил:
