Я рассказал, как погибли Родион Шмырёв и его помощник. Евсеев рассеянно кивнул. У него на плечах была рота, которая понесла немалые потери, а основная задача была еще не выполнена.
Немцы отступили на другой край хутора и упорно оборонялись. Две гаубицы калибра 105 миллиметров, о которых предупреждали танкисты, стреляли редко. Обе стороны сблизились, и тяжелые орудия были бесполезны.
Зато вели огонь пулеметы и непрерывно сыпались мины 50-миллиметровых минометов.
– Слышь, Андрюха, ты приходи в себя, – сворачивая цигарку, сказал Черников. – Убили товарища, тяжело, конечно. Но у тебя люди, их за собой вести надо.
– Родьку на куски разорвало, прямо у меня на глазах. А в Челябинске жена-невеста осталась. Только вчера письмо ей написал. Получит конверт, порадуется, а он уже мертвый.
– Взводного срезали, – перевел разговор Черников. – Под пулеметную очередь угодил. Я успел отскочить, а тут мина. В голову и руку три осколка словил.
– Самоходка, наверное, к гаубицам присоединилась, – сказал Евсеев. – Там у них вроде опорный пункт образовался. Надо добивать и к комбату продвигаться. Там тоже не слишком весело дела идут. Одну пушку минометами разбили. Вторая с половинным расчетом.
– А наши минометы? – спросил Малкин.
– Хлопают иногда. Поначалу почти весь боезапас сгоряча выпустили, а сейчас стрелять нечем. Ладно, пошли.
У завалинки я увидел пленного немца. Светловолосого, чем-то похожего на Пашу Скворцова. Он сидел со связанными руками. Под глазом расплылся синяк, губы разбиты. Он сплевывал кровь, глядя себе под ноги.
– Офицерик. Кажись, лейтенант, – сказал Евсеев. – Пригодится. Пусть пока под охраной побудет. Гранатой его оглушило, подумали, что мертвый, а то бы штыками ребята в горячке припороли.
Немцев из дома выкуривали гранатами. Входная дверь висела на одной петле, рамы и стекла повылетали. Еще три немецких трупа лежали прямо под окнами. Все трое были издырявлены осколками и пулями, карманы вывернуты.
Бой шел то утихая, то разгораясь. Расчет «максима» вел огонь по окопу, откуда огрызался очередями немецкий пулемет. Из-за плетня и зарослей смородины хлопали винтовочные выстрелы, стучали автоматы. На утоптанной траве лежали два убитых красноармейца.
– Выкуривайте их быстрее, – сказал Евсеев, обращаясь к сержанту, командиру отделения.
Закопченный, с автоматом в руке, тот кивнул в ответ.
– Наши с тыла обходят. Пулемет башку не даст поднять. Попробуем гранатами забросать.
На другом конце хутора, куда подошли мы вместе со взводом Черникова, шла частая стрельба. Второй и третий взводы обложили полукольцом траншею и орудийные капониры. Из укрытий били два пулемета, изредка вылетали мины.
Из-за обвалившегося дома выкатилось уже знакомое нам штурмовое орудие. Дважды выстрелило из пушки и, прикрываясь пулеметным огнем, снова ушло в укрытие.
Я увидел Егора Гнатенко. Подбежали вместе с Пашей к нему, установили свое самозарядное ружье. Окоп был неглубокий и тесный. С тыльной стороны лежал убитый напарник Егора. Дно окопа было усеяно стреляными гильзами от ружья и мелкими, автоматными.
– Пулеметчиков из подвала выкуривали, – отрывисто рассказывал сержант. – Потом фрицы в контратаку пошли, пришлось отбиваться. Гляжу, Сашка дергается и голову поднять пытается. Я его перевернул, а он глаза открыл, губами шевельнул – и умер. Пуля голову и каску насквозь пробила.
– Расчет Родиона целиком накрылся, – сообщил я. – Прямое попадание снаряда. Самоходка их уделала.
– Вы ее повредили маленько. Экипаж в двигателе копался. Потом выползла. Снаряды точно кладет, а я ее никак не возьму. Пули рикошетят. И пулеметы толком прицелиться не дают.
– У тебя патроны усиленные остались?
– Откуда? Их всего пять штук было, – ответил Егор. – Простых и то не больше десятка.
– Ладно, веди огонь отсюда. Мы с Пашкой обойдем сад, попробуем с пригорка «штугу» достать.
Я доложил Евсееву, что зайдем с фланга. В лоб самоходку трудно взять.
– Броня, видать, утолщенная, да еще гусеничных звеньев понавешали.
– Там, на бугорке, наши окопались с ручным пулеметом. А самоходку, если пулями не возьмете, придется гранатами взрывать. Садит из пушки крепко, не дает продвигаться.
Мы добежали до бугра. В стрелковой ячейке лежали два мертвых тела. Немцы забросали пулеметный расчет минами, одна из которых взорвалась прямо в окопе.
Антон Бондарь смотрел на убитых застывшими глазами. Смертей, которых он нагляделся за сегодняшний день, ему, видно, хватило с избытком. Час назад разорвало прямым попаданием Родиона Шмырёва с помощником, а теперь вот пулеметный расчет.
И позиция удобная, снизу не видно. А вот влетела мина, всего-то девятьсот граммов весом, и обоих наповал. У одного из пулеметчиков был разорван бок, а у другого измочалена рука и снесено осколками лицо. Осталась плоская жуткая маска без носа и глаз. Я чувствовал, как трясется рука, которой придерживал ствол ружья. За спиной тяжело вздохнул Паша Скворцов.
Смертельно раненные пулеметчики пытались выползти из своего окопа. На это им уже не хватило жизни. Так и остались лежать в луже крови, а между ними «дегтярев» с расколотым прикладом и отброшенный в сторону смятый диск.
– Антон, пошли, – поторопил я сержанта.
Но Бондарь не двигался с места. Возможно, представлял, что такая же судьба уготовлена ему вместе с помощником. С усилием сглотнул и проговорил:
– Слышь, Андрей, место пристрелянное, побьют нас тут.
Я не успел ответить.
– Эй, ребята! – окликнул нас чей-то голос. – Сюда бегите, только пригибайтесь. Фрицы постреливают.
Из кустов смородины, метрах в двадцати, нам махал рукой красноармеец. Мы подбежали и спрыгнули в хорошо замаскированный просторный окоп.
– Тут у тебя такое укрытие, а почему пулеметчики почти на открытом месте лежат? – спросил я. – Ячейка полметра глубиной.
Красноармеец рассказал, что, когда их послали сюда, просторный окоп они не заметили. Его немцы вырыли, но убежали. Стали копать ячейки, угодили под минометный огонь.
– Ребят-пулеметчиков убило, – рассказывал щуплый красноармеец в каске, слишком большого для него размера, сползающей на нос. – Я убежать хотел. Чего мне здесь одному делать со своей трехлинейкой? Потом набрел на это укрытие, сижу, наблюдаю.
– Или прячешься, – уточнил я.
– Нет, не прячусь, стреляю даже. Вон гильзы лежат.
Меня удивила слишком большая, не по размеру каска.
– Ты же в ней ничего не видишь!
– Что надо, разгляжу. Я ее на шапку натянул. Говорят, так голова лучше защищена. Осколки в овчине застревают.
Нашему появлению щуплый боец в несуразной каске обрадовался. Но героем он явно не был. Узнав, что мы выслеживаем немецкую самоходку и собираемся ее уничтожить, забеспокоился:
