Книга Два мира, страница 47. Автор книги Владимир Зазубрин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Два мира»

Cтраница 47

За окном плясала метель. Мерзлыми космами жестких волос шлепало по стеклу. Смеркалось. Ехидная рожа Гайды. Нет покоя.

«Да, ваше высокопревосходительство, уметь управлять кораблем — это еще не значит управлять всей Россией». И вот хватило наглости у человека. Прямо в глаза так и вылепил. Хотя немного он прав. Сделать многого не сумели. Взять, например, Осведверх. Агитация. Кому она на руку только? Да. Лучше, безусловно, не думать об этом. На этот случай хорош профессор Болдырев. О философии хорошо толкует. Одному страшно. Бархатные мягкие диваны давят. Как могильные плиты. Воздуха совсем нет. И теснота ужасная.

Пришел профессор. Зажгли огонь. Метель все равно пялила в окно свою белую рожу и косматую гриву. Ну ее. Профессор вздумал тоже говорить об этом. Какой несносный. Не просили же его об этом. Остановить неловко. Говорит.

— Положение нашей армии таково, что не только на победу, надежды нет на простую остановку фронта. Мы в полосе заговоров и восстаний. Но эсеры не выступят потому, что они одни бессильны. Опасны они тем, что могут войти в соглашение с чехами, которым анархия мешает эвакуироваться. Эсеры и меньшевики не страшны, только их участие в оппозиции плюс для красных и минус для правительства. Кадеты бессильны. Промышленники и биржевики откололись и раскололись. Одних отталкивает непримиримость по отношению к Семенову, других — политика по отношению к японо-русским делам. А кольцо восстаний все суживается. Города и земства открыто говорят о борьбе. Настроение военных паническое. Настроение обывателя равнодушно-озлобленное.

В столовой старуха Pop говорила с полной брюнеткой:

— Я не понимаю, почему они так ненавидят нас? Почему они гонят нас, почему отобрали у нас дома, все имущество? Ведь это же грабеж. Все, что мы имели, досталось нам с мужем от моего отца после его смерти. Отец приобрел все честным трудом. Я не понимаю, в чем моя вина перед ними. За всю свою жизнь я никому не сделала зла. Я со всеми была вежлива и даже прислуге никогда не говорила «ты». Я всегда участвовала во всех благотворительных базарах в пользу бедных.

Старуха с негодованием пожимала плечами. Брюнетка соглашалась.

— Ах, это ужасно, ужасно! И вы знаете, они не считаются с тем, сделали ли вы им что плохое или нет.

— Ужасно! Ужасно!

По бокам дороги, вдоль всей линии ползли обозы. Больные, здоровые, раненые, живые и мертвые. Вшивые, голодные.

— Нет, лучше не будем говорить об этом. Мне хочется закрыть все шторы, чтобы не видеть этого кошмара, этих мук нашей бедной армии.

Брюнетка закрыла лицо руками. Пальцы атласные, с кольцами. Сквозь них не видно.

— Да, да, не будем говорить об этом. Может быть, даст Бог, все устроится.

Ротмистр Беков всегда выручал. Веселый человек, кавказский. Огонь. Кинжал в серебре. Пояс. Строен. Ловок. Патроны на груди. Глаза огромные, черные. Нос хорош. Усы. Зубы — две пластинки. Белые-белые. Сапожки мягкие. Ноги быстрые, легкие.


Эх! Есть у нас легенды, сказки, сказки,

Обычай наш кавказский, кавказский.

Прыгает ротмистр по ковру. Машет кинжалом. Гнет тонкую талию.


Есть у нас легенды, сказки, сказки.

Он уже плывет. Едва ступает. Кинжал сверкает. Выхватил другой. Поменьше. Сталь звенит.


Есть у нас легенды, сказки, сказки.

Дамы улыбались. И старуха-красавица Pop, и брюнетка. И женщина в лисьем горжете с двухлетней девочкой. Их много было там. Это было уже ночью. Обозы надоели. Назойливое зарево кровью мочило шторы. Нечего обращать внимание. Думать не надо. У костров грызли черствый мерзлый хлеб. Спали сидя. К чему все это? Когда —


Есть у нас легенды, сказки, сказки.

Ротмистр устал. Девочка попросила апельсин. Офицер бросился к себе в купе. У него много апельсинов. Он умеет доставать. У чехов.

— Тебе очистить?

— Я сама.

— Ну-ну.

— Шоколаду, может быть, хочешь, крошка?

— Хоцю.

— На вот, кушай.

Сам вышел проститься. Он был очень вежлив. Адмиральские погоны совсем еще новенькие. Орлы на них черные. И куртка черная. По-английски любил он говорить. Знал хорошо.

— Покойной ночи.

Очень мило. Обязательно чего-нибудь добавит. Какое-нибудь пожелание.

— Бог поможет — все будет хорошо.

Говорил так. Думал иначе.

Голове тяжело. Уснуть, пожалуй. Думать не стоит.

— Покойной ночи.

Шторы в окнах плотно закрыты. Полусвет. Тепло. Уютно. Чисто. Почему-то только вот обитые бархатом диваны давят, как могильные плиты. Ничего подобного в действительности нет, конечно. Это только так кажется. А кровь в окнах? Об этом не надо говорить. Не надо замечать. Ротмистр очень мил. Неутомим.


Есть у нас легенды, сказки, сказки,

Обычай наш кавказский, кавказский.

Может быть, там за линией, в стороне, на морозе никого и нет. Никто, может быть, и не замерз, не умер. Ах, зачем об этом думать? Бог даст, все устроится. Мы отступаем. Мы слабее красных. Как бы избавиться, не думать. Очень просто. Вино есть великолепное. И ротмистр мил, мил бесконечно. Он уже откупорил бутылку. Пьем. Дам много и офицеров. Все штабные. Отчего не провести время? Пьем.

Так жили.

А красные уже далеко забежали вперед. Диктатору доложили, что в Иркутске почти Совдеп. Узнали об этом днем. Он бросил беседу с Болдыревым. О философии. Вышел в салон. Приложил руку к козырьку.

— Господа офицеры, благодарю вас за службу. Вы свободны. Кто хочет, может идти к новому правительству, кто хочет, пусть остается и разделит со мной мою участь.

Глава 31 ВЕЗЕМ ПОЖАР

Покраснела зеленая шаль тайги. Покраснело толстое снежное одеяло на земле. Покраснели кудрявые, серо-белые овчины на небе. Красная стена загородила дорогу. Ткнувшись в красное, несокрушимое, обозы сгрудились, сдались, покорные, жалкие в своем бессилии.

Н-цы с длинной кишкой подвод приплелись в город, занятый партизанами, тупые, равнодушные ко всему, без сопротивления положили оружие. Барановский с Фомой попали в лазарет.

Красное победило.

По белой России забили красные ручьи. Тонкими струйками бежали они по проселкам, в реки сливались на больших дорогах, шумели и хлестали половодьем на трактах, на железной линии.

Заместитель Молова, Давид Гаммершляг, командир роты Степан Вольнобаев и красноармеец Андрей Клочков шли рядом, впереди полка. Сзади, на головных санях, играло с ветром красное знамя. У Клочкова на шее мотался огромный алый шарф. Двое молча улыбались. Было чему. Третью тысячу верст шли без отдыха, без поражений. Клочков оглядывался на пегого мерина в первых санях. Запах пота и навоза напоминал о тихом, родном. Красноармеец, невнятно бормоча, ткал канву стиха:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация