— Привет, — остановился он. — Давно не виделись.
— Ты все в седле да в седле, Андрей Васильевич. — Она поставила деревянное ведро, низко поклонилась, отерла лоб. Голова ее была укрыта белым платком, завязанным под подбородком, подол серого некрашеного сарафана покрывали влажные темные пятна. — А я пол у тебя помыла. Душно там ныне, в светелке. Сыро. Уж прости, что не вовремя получилось.
— Ты про баечника когда-нибудь слышала? — поинтересовался Зверев, все еще оставаясь под впечатлением недавнего разговора.
— Нет, не слыхала… — Глаза девушки забегали по сторонам.
— Что, так совсем и не слышала ничего?
— Нет, Андрей Васильевич, ничего…
— Врешь! Как можно здесь жить и ничего про баечника не слышать?
— Нет, барчук, про него я знаю. Но про то, как ты с баечником разговаривал, мне не ведомо… — Осекшись, девушка испуганно охнула, прижав мокрые ладони к лицу.
— Когда я с ним разговаривал? — Зверев подступил ближе и повысил тон: — Когда?!
Варвара отрицательно замотала головой.
— Говори, раз начала. Говори, все равно проболталась! — Андрей подождал ответа, пригрозил: — Смотри, у боярыни расспрошу да на тебя сошлюсь.
— А матушка Ольга Юрьевна и не знает, — сквозь ладони ответила девушка. — Это по усадьбе слух пошел, будто с баечником ты в начале листопадника на дворе ночью столкнулся да заговорил. Оттого и немочен стал. Украл баечник твою душу. Мы опосля усадьбу всю наново освятили, службу отслужили на защиту от нежити, святому Георгию-заступннку подарки в три обители разные отослали…
Икона Георгия-Победоносца висела над въездными воротами усадьбы, ее Андрей видел уже не раз.
— Дальше?! — потребовал он.
— Сказывают, боярыня к колдуну на болото ездила, на Козютин мох. У него душу твою назад выкупила. Намедни ты в горячке да беспамятстве лежал — мыслили все, преставишься до рассвета. А как с колдуном матушка перемолвилась, ты поутру уж здоровым веселился.
— Что за колдун такой? — еще не осознавая важность услышанного, уточнил Зверев.
— Лютобор-вещун. — Варвара подхватила бадью, ринулась к лестнице: — Пора мне, барчук. Ключница осерчает.
— Подожди… — попытался остановить Варю Андрей.
Вскинутая рука легла девушке на грудь. Он ощутил мягкое сопротивление ее жаркой плоти — ладонь сама мгновенно стала горячей. Его словно пробило током — юноша отдернул руку, и холопка убежала вниз. Но ощущение мягкой, пышущей жаром, полностью поместившейся в ладонь груди осталось. Пальцы словно продолжали удерживать ее, ощущать ее упругость, форму, ее тепло.
— Вот, черт, — выдохнул паренек. — Глупо получилось. Нужно было о чем-нибудь постороннем поговорить. Узнать чего про нее. Спросить — может, она знает, как тут время провести, коли вдвоем посидеть хочешь. А я ей форменный допрос учинил. Теперь, наверное, и разговаривать со мной не захочет. Еще и хозяйкой пугал… Да, точно теперь и близко не подойдет. Глупо.
— Е-едут!
Снаружи сухо загудело било.
— Е-едут!!
Андрей по въевшейся за прошлую жизнь привычке кинулся к окну, чертыхнулся, упершись носом в мутную слюду, быстро заскочил к себе, сцапал с сундука налатник, опоясался саблей и побежал вниз.
На крыльце уже успели столпиться с десяток баб в душегрейках и серых пуховых платках, мужики же бежали к стене — одни к воротам, другие направо, за дом. Паренек выбрал второй вариант, промчался вдоль стены и, через минуту оказавшись у частокола, выглянул в свободную бойницу.
По реке, разбрасывая копытами неглубокий еще снег, двигалось два десятка конных воинов в островерхих шапках и папахах, в ярких зипунах и меховых налатниках, в начищенных ярких сапогах. Все были опоясаны саблями, у каждого на луке седла болтался круглый щит. За отрядом тянулся обоз из четырех полупустых телег, укрытых коричневыми рогожами.
— Кто это? — не понял Андрей.
— Батюшка Василий Ярославович со службы государевой вертается… — сообщил стоящий у соседней бойницы подворник. К счастью, повернуть голову и посмотреть, кто задает столь глупый вопрос, ему в голову не пришло. — Молва шла, на южное порубежье ныне его Иоанн Васильевич посылал. В Каширу. Землю русскую от татарвья беречь.
— Кашира — южное порубежье? — не поверил своим ушам Зверев. — Граница с чужими землями?
— Вестимо, граница. Чай, не Тверь.
— Кашира… — изумленно мотнул головой Андрей. Ему всегда казалось, что это — московский пригород.
А тут на тебе — южная граница! Интересно, а Воронеж — это тогда что? Или Белгород? Или Тамбов?
Всадники тем временем свернули с речушки, по заснеженному полю проскакали сотню саженей до дороги, повернули к усадьбе. Громко заскрипели, открываясь, наружные ворота, грохнул, падая, засов на внутренних. Прибывшие скрылись за поворотом стены, и вся дворня хлынула обратно к крыльцу.
На ступени вышла боярыня в платке, поверх которого возвышалась бобровая шапка в виде полуметрового цилиндра, и в тяжелой собольей шубе, свисающей до самых пят. Дворня вокруг нее расступилась, лишь за спиной остались стоять несколько теток в возрасте. Они были в длинных темных юбках, похожих меховых душегрейках и украшенных жемчугом кокошниках.
Ворота распахнулись, во двор въехали всадники — и внутри сразу стало тесно. Воины спешивались, с кем-то обнимались, кого-то приветствовали, с кем-то целовались. Им тоже кричали приветствия, забирали лошадей, помогали скинуть сумки. Кони ржали, им отвечали другие, из конюшни, от озера продолжали звенеть колокола, скрипели запираемые ворота.
В этом шуме первый из всадников — в подбитом горностаем налатнике, в шапке из рыси и ярко-красных яловых сапогах — спешился у крыльца, кинул поводья Пахому, быстро поднялся на две ступени и обнял хозяйку. Скинул шапку, крепко поцеловал женщину. Потом рванул ее к себе, ненадолго приподняв в воздух, опять поцеловал.
На его абсолютно гладкой, бритой налысо голове лежала коричневая тюбетейка с двумя парчовыми треугольными вставками, украшенными по краю мелкими самоцветами; русая с проседью, курчавая окладистая борода спускалась на грудь; пальцы желтели от крупных аляповатых перстней; на шее поверх одежды болталась толстая золотая цепь. Больше всего этот человек напоминал классического, даже несколько карикатурного, моджахеда, упертого исламиста, отринувшего мир во имя войны против неверных. И все же… И все же в нем было что-то знакомое. Глаза, нос… Общие черты. Что-то от инженера станкостроительного завода Василия Зверева, металлурга во втором поколении.
Ощутив взгляд, боярин оглянулся, скользнул глазами по толпе. Усы его дрогнули, поползли в стороны, показывая, что губы разошлись в улыбке:
— Сын! Дитя мое! — раскинув руки, он сбежал со ступеней. — Андрюшка, Андрей!
Зверев оказался стиснут в железных объятиях, тяжелые ладони застучали по спине:
