— Можно попробовать порох в мешочки бумажные разложить и прямо в них в ствол запихивать. Тогда никакие искорки и тление до него не доберутся. А зажигать потом раскаленным гвоздем, чтобы бумагу проколоть.
— А калить на чем? Возле пороха открытого огня держать нельзя — полыхнет. Мы после каждого выстрела даже фитили тушим, чтобы не дай Бог зелье при зарядке не полыхнуло. А после снаряжения снова зажигаем.
— Ну-у, тогда понятно, — кивнул Зверев. — Кстати, в бумажных мешках было бы не так страшно огня-то. Бумага горит хорошо, но не так, чтобы от искры сразу в куски все разносить.
— Куски мешка в стволе останутся, — после некоторого раздумья напомнил пушкарь. — Значит, тлеющих кусочков будет куда как больше.
— Так вы же все равно после каждого выстрела ствол баните! Вычистите.
— А ты, я вижу, боярин, изрядно в нашем деле разбираешься, — удивился Кречет. — Откуда?
— Думал просто много над этим, — ответил Андрей уклончиво.
— Понятно, отчего тебе так с зельем поиграться хочется. Только ты вот что, боярин… Ты сам зелье не крути, не надо. Убьешься враз. Вот у нас под Москвой, что ни год, а две-три мельницы пороховые взрываются. А мастера там умелые, опытные. И зелье знают, и сторожку проявляют, железа не используют, зелье токмо мокрым мелют. Ан все едино — ни года без взрыва не обходится. Опять же, коли так, как ты молвил, растереть да просто перемешать — это не порох, это мука пороховая получится, мякина. Ею стрелять нельзя, она любой ствол разорвет. Порох зернить надобно. Размачивать, лепешки делать, их сушить, дробить, полировать. Во-от… А ты мыслил, все просто так? Э-э, боярин, кабы просто, меня бы не мастером, а смердом кликали. Главное — дело больно рисковое. Чуть зазевался, уронил чего, недосмотрел — и все. И следа не найдут.
— Полировать? — опять зачесал в затылке Зверев. — Полировать-то зачем?
— Дабы углов острых у зерен не выступало. Они ведь, как мука, тоже стволы рвать могут.
— Да-а, опыта тут мне не хватает… Дробить, полировать… Не знал… — Андрей замолчал, переваривая услышанное.
Мастер, глядя на него, усмехнулся, решительно махнул рукой:
— Ладно, посиди. Вижу, мыслями маешься. — Кречет поднялся, отворил амбар, зашел туда и вскоре вернулся с полотняным мешочком размером с двухкилограммовый пакет муки, взвесил на руке, решительно протянул: — На, боярин, решай думы свои. Может, важное чего для Руси придумаешь. А сам пороха не мешай. До добра дело это не доведет.
— Спасибо, мастер, — принял подарок Зверев. — Уж не знаю, чем и отблагодарить.
— И я не знаю, — улыбнулся Кречет. — Потом придумаю. А ты, коли чего скумекаешь, приходи, перемолвимся. В кои веки с человеком знающим встретился. А то все — колдун да колдун. Ополченцы здешние к тюфякам подходить боятся, в наказание их ко мне воевода ставит.
— Еще хочу спросить, — оглянулся Андрей. — Отчего амбар с оружием тут, на отшибе стоит. Вдруг сюда чужаки ворвутся? Получится, пушки там, а порох к ним — здесь. Или диверсант какой проберется да подожжет. Крепость враз без пороха останется.
— А все потому же, боярин. Воеводы решили, коли случится беда и амбар пороховой взорвется, то здесь он токмо немцев да вал городской попортит. А коли в крепости, то стену ближнюю наверняка завалит. Вот сюда и сослали. Как тревога случается, отсюда зелье на батарею носим, сколько на день али два надобно. Тем и палим. Жребий же там, у тюфяков лежит.
— Какой жребий?
— Ну, дроб каменный, коим из тюфяков стреляют. Пойдем, покажу.
Мастер хорошенько запер амбар, перекрыв дверь длинной железной перекладиной, повесил на ее конец замок. Затем столь же тщательно затворил ворота. Андрей взял серого под уздцы, бок о бок с Кречетом двинулся вверх по склону — и увидел, как из-за земляного укрепления вывернул на коне Пахом.
— Похоже, это за мной, — понял он.
— Новик, Андрей! Батюшка кличет, — не доезжая, крикнул Белый.
— Извини, друг. В другой раз гляну… — Зверев кивнул мастеру, поднялся в седло и поскакал за дядькой.
Перед храмом творилось что-то непонятное. Холопы Лисьина с седел лупили плетьми каких-то чужаков. Те, тоже конные, хлестались в ответ. И вроде бы ладно: в тулупах и те, и другие, в зипунах, охабнях — не больно. Но ведь каждый норовил попасть по лицу!
Андрей тут же рванул саблю, но Пахом успел перехватить его руку:
— Не лезь, новик. Не по чину тебе в холопью свару лезть. Да и грех со своими насмерть биться, пусть и подлыми. Нельзя.
— Мой род от самого Словена тянется! — услышал Зверев злой крик боярина. — Что мне твои Рюриковичи?!
— Не Словен, а бродяга безродный в твоем роду у зачинания! — кричал, грозно помахивая хлыстом, какой-то незнакомец в богатой шубе и красной суконной шапке с каракулевыми отворотами. — Смерд приблудный, холоп безродный! И самому тебе холопом быть, коли на землях чужих приживаешься. Оброк плати, смерд, али уметайся из поместий моих!
— Сам смерд! Приперся из чужих краев — да законы тут ставишь?!
— Закон везде один. Кто чужое взял — вор! Кто чужую землю пашет — смерд!
Андрей пнул серого пятками, пуская с места вскачь, въехал между чужими холопами так, чтобы грудью коня ударить одного под колено, другого снизу вверх пнул под голень сам. Оба от неожиданности опрокинулись на спину и свалились с седел. Холопы Лисьина язвительно захохотали.
Зверев объехал боярина, пристроился у стремени с другой стороны:
— Ты хочешь его убить, отец? — Он положил руку на саблю, разглядывая незнакомца. Тот был явно старше Лисьина, со впалыми щеками, острым носом, многими морщинами на лице. Казалось, жрет его изнутри какая-то лихоманка. Но медленно жрет, изводить не торопится. Бороденка его была под стать лицу: тощенькая, длинная, рыжая, как выбранный для намотки на бигуди старческий локон.
— Мараться брезгую. — Боярин отпустил поводья, и они промчались мимо злобного типа, почти задев морду его коня выставленными локтями. Следом с посвистами поскакали холопы.
— Что это за человек, отец? — поинтересовался Андрей.
Не отвечая, боярин молча погонял коня. Стремительным галопом они пролетели одни ворота, другие, повернули по перешейку направо, вымчались из Себежа прочь, словно за ними гнались огнедышащие псы. Только на тракте Василий Ярославович перешел на обычную рысь, и Зверев снова нагнал его, пристроившись рядом:
— Так кто это был, отец?
— Князь Юрий Друцкий, сын, ненавистник наш давний.
— Это сосед наш, у которого усадьба в десяти верстах?
— Он самый.
— А чего ему от тебя надо?
— От нас, сынок, — вздохнув, поправил его отец. — От бояр Лисьиных. Нас он хочет. Нас самих али поместья нашего.
— Не хило, — присвистнул Андрей. — И с какой стати ему это в голову взбрело?
