Пригласили за стол. Филимонов усадил рядом, поднялся и говорил хорошие слова об атамане Шкуранском, взявшим Ставрополь. Высказал пожелание о присвоении атаману звания генерала, но тут же оговорился, напомнив, что это право принадлежит высшей Российской власти, коей теперь является командующий Добровольческой армией. Рада слушала и соглашалась. Никакого указа не приняли. Выступавшие члены Рады в основном говорили об ущемлении своих прав, о том, что надо устанавливать власть Рады, что Добровольческая армия должна признать их права…
Филимонов прервал эти опасные выступления и вернулся к деятельности отряда Шкуро:
— Это ж наши казаки взяли Ставрополь, — сказал атаман. — С ними нам надо бы связаться, поговорить. Давайте пошлем в отряд своих представителей. Поговорят с казаками, что-нибудь подскажут, узнают, что им надо…
— Александр Петрович дело предлагает, — поддержал активный Быч. — Но надо все точно расписать, что мы этим людям поручим.
Расписали:
1. Ознакомиться на месте с состоянием отряда и его настроением.
2. Со своей стороны, ознакомить его с взглядами правительства и Рады на сущность противобольшевистской борьбы, на организацию и состояние противобольшевистских сил.
3. Поддержать и всячески поощрять противобольшевистские настроения отряда.
Представителями выбрали баталпашинского казака Усачева и подъесаула Елисеева из станицы Кавказской. Это о Елисееве рассказывал Стахеев, как о зачинщике казачьего восстания.
Когда заседание окончилось, Филимонов сказал, что для Шкуро и его казаков приготовлена квартира, где их накормят ужином. Они уже отправились туда с провожатым, когда на улице Шкуро перехватил Быч и попросил зайти к нему для разговора с глазу на глаз. Обещал и накормить и напоить. От угощения полковник отказался, но на разговор пришлось согласиться. Сидели в комнатушке с тусклой керосиновой лампой. Быч взволнованно и долго говорил о высокомерном отношении Деникина к Раде, о слабохарактерности Филимонова, который не может отстоять интересы казачества и достоинство Рады, о том, что когда возьмут Екатеринодар, станет еще хуже, а об их политике и говорить нечего — Учредительное собрание им уже, мол, не нужно — только царь-батюшка… Приходилось осторожно и дипломатично отвечать на все это, не имеющее серьезного значения для вождя казачества полковника Шкуро. Он знал, что ему надо делать в этой войне.
И, наконец, пришло время отдыха. Ужинал Шкуро на квартире со своими казаками. Предупредил: «Только по одной, И с утра никакого похмелья. Не дома». Рассказал об успешных встречах с Деникиным и Романовским:
— Родина гордится нами. Так сказал сам командующий Добровольческой армии. Ставрополь — это наша заслуга. В армии наш отряд станет отдельной дивизией. Оружия у них полно — каждый получит винтовку. И пулеметы у нас будут. А дальнейшие планы — пока будем Ставрополь защищать. Обещали помощь. Завтра мы едем туда. Слащову я отправил депешу, чтобы встречу приготовил нам по всем правилам. После встречи — праздник. Выпьем, песни попоем, погуляем, а то все походы и походы. А, Литвинник? Помнишь, как в лесу меня встретил и не знал, кто я такой?
— Знать-то не знал, но то, что вы за народ — знал, — уважительно ответил картинный бородач Литвинник.
Всех обласкал словами добродушный Шкуро — дела хорошо складывались. Адъютантов похвалил:
— Ты, Перваков, так и будешь первым адъютантом, а ты Кузьменко — адъютантом по особенным делам, где твоя хитрость нужна.
— Да какая у меня хитрость, Андрей Григорьевич? Я и слова-то сказать толком не умею.
— Умеешь, когда надо. Поговорим еще сегодня с тобой. Сказку мне на ночь расскажешь, — вылезая из-за стола, усмехнулся Шкуро и приказал постелить в задней комнате две кровати рядом — себе и Кузьменко.
Когда Шкуро проверил дверь и улегся, началась и «сказка»:
— Ну, Николай Степанович, рассказывай о Сорокине, а то и времени у меня не было узнать все дела.
— Так я уж не знаю, Андрей Григорьевич, что и рассказывать-то. Про ультиматум говорили…
— Тихо. Только шепотом. Говори все, как было. К самому пустили без волынки? Обыскивали?
— Они там, Андрей Григорьевич, так боятся Сорокина, что одно слово «к Ивану Лукичу с секретными делами» — и полный порядок. Только наган отняли.
Они закурили французские папиросы — раздобыли в штабе, и в свете спички Шкуро увидел спокойное» открытое лицо верного адъютанта.
С молодости его знает. Сам из Ейской станицы, но часто в Екатеринодаре бывал. На гуляньях вместе веселились, другой раз и дрались с городскими. И на войне с Румынского фронта был тот под его командой.
— И морду тебе не почистили?
— Что вы, Андрей Григорьевич? У Сорокина штабист — бывший полковник. Сам ввел меня в комнату Сорокина. А там еще на подхвате какой-то ординарец Мишка и девица с гитарой. Сорокин только пальцем повел и все прочь из комнаты.
— А штабист?
— Тот остался: Сорокин сказал, что он знает все и все знать должен. И плеткой по столу. Ну я ему из тайного места браслетик от полковника Шкуро. Иван Лукич было опять за плетку, но я ему: «Приказано вас предупредить, что шестнадцатого Деникин начинает наступление на Кущевку, Екатеринодар и Армавир. Чтобы вы, значит, приготовились». Он было кричать: «Врешь!» Но начальник штаба Беляков или Белов — не помню — тот его успокоил. Сказал, что это типичный деникинский план: наступление по расходящимся направлениям. Самое плохое, что можно использовать в наступлении. Сказал» что, значит, центр у него ослаблен и надо завтра же, пятнадцатого, предупредить его удар и атаковать Кореновскую. Иван Лукич ах вскочил. Он такой гарный, черноволосый, черноглазый. Закричал: «Мишка! Чтоб к рассвету моя красная рубашка была выстирана и поглажена. И на конюшню лошадей готовить!» Тут я про Ставрополь вставил словечко. Они со штабистом судили, рядили, вспоминали своих в Ставрополе, какого-то Яковлева, еще кого-то, ну и надумали вот ультиматум… А самое, самое я вам теперь скажу — вот уж удивитесь-то! Пробираюсь я из сорокинского вагона по путям, ищу какой-нибудь товарняк, иду, значит, на самый последний путь, а там дальше поле и строится конный полк. Командир в папахе, в черкеске, на хорошем коне объезжает строй и орет, как положено, по-всякому…
— Ну и что? — удивился полковник.
— А то, Андрей Григорьевич, что командир полка этот…
— Ну?
— Наш Ваня Кочубей. Урядником был на Румынском фронте. Помните?
— Помню. Как же — добрый был казак. А теперь, значит, за большевичков. Тогда он все больше молчал. Задумывался, значит. Что ж. Даст встретимся. Эх, Ваня, Ваня, теми ли полками мы с тобой командуем?..
Потом еще закурили, и адъютант осмелился спросить полковника о его встречах с начальством. Шкуро рассказал и о Романовском, и о Деникине, и о Филимонове. О Романовском отозвался как о самом умном и понимающем кубанские дела:
— Сидел бы в штабе другой — никакой помощи нам бы не дали. Деникин только и думает, что об единой России — ему не до наших мелких дел. Филимонов… А что у него есть кроме названия — Кубанский атаман? Ни войска, ни денег.
