— Нечестивые не пребудут пред очами Твоими: Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь. Господи! путеводи меня в правде Твоей, ради врагов моих; уровняй предо мной путь Твой…
Только что, проходя через буфетную в отведенных ему покоях губернаторского дома, Шкуро выпил два стакана ледяного пива, и теперь растеклось по телу сладкое желание радостей земных — коньяк, Лена в лиловом платье и без платья… А архиерей и о нем вдруг:
— Будь здрав и победоносен истинный воин христов Андрей, и да будет благословение Господне над войском Твоим…
Полковник неожиданно заплакал. Злопыхатели потом говорили, что слезы лились в три ручья.
— Успокойтесь, Андрей Григорьевич, — шепнул сочувственно стоявший рядом Слащов. — Как жаль, что нет с вами Татьяны Сергеевны.
— Да] Бедная Тасенька томится в горах… — проговорил он, всхлипнул и вновь заплакал.
— И возрадуются все уповавшие на Тебя, — продолжал архиерей, Шкуро подумал, что это именно о нем — казачьем вожде. — И Ты будешь покровительствовать им; и будут хвалиться Тобою любящие имя Твое…
Кто-то осторожно тронул за плечо. Шкуро оглянулся — Кузьменко молча утвердительно кивнул.
— После молебна ко мне, — шепнул ему полковник.
Доверительно говорил Шкуро со Слащовым в своем новом кабинете, временами поглядывая на часы:
— Яков Александрович, я обещал своим казакам сегодня хороший праздник. Будем гулять до утра. Вся власть в твоих руках. Хоть там и есть Уваров, но я приказом Деникина назначен командиром Второй Кубанской казачьей дивизии, а ты — мой начальник штаба. Кроме нас никакой здесь в городе власти нет. Прошу тебя поработать эту ночь. Те шестнадцать орудий, что мы взяли здесь, надо разбить по батареям, проверить. Пусть подполковник Сейделер этим займется. Он праздники не любит, а артиллерию обожает. В патрули назначь старых казаков, которые порядок знают.
— Где вас искать в случае чего?
— Вот уж не знаю, Яша. Где казаки, там и я. Где шумy больше.
Кузьменко появился в кабинете, как только закрылась дверь за Слащовым.
— Садись, рассказывай, секретный адъютант, — нетерпеливо потребовал полковник.
— Она может быть у вас вечером, но до полуночи ее обязательно надо доставить домой. И чтобы никто ее не видел.
— Раздобудь черкеску и папаху ей под рост. Часовые будут наши. Скажешь — привел моего секретного агента.
— И сапожки надо ей подобрать. Маленькие… — кивнул Кузьменко и помявшись, продолжил: — Только об ней узнавал потихоньку у дворников, у разных лоботрясов, что за всеми подглядывают…
— Ну? И что узнал?
— Замуж она выходит за какого-то красного. Нынче венчаться собирались. Узнавал я и о нем…
— Все, Коля. На это я без интереса. Приведи ее пораньше, и чтобы тихо.
Удачно, что Марго вдруг исчезла. Сказали — нарядилась и ушла с каким-то незнакомым офицером. Матери Лена сказала, что пойдет на вечернее гуляние с Анечкой в другими девушками. Мама недовольно вздыхала: «Эта Анечка такая гулёна бестолковая. Сама заблудится, и тебя заведет черти куда…» Лена ее расцеловала и успокоила: «Я уже взрослая замужняя женщина». — «То-то что», — непонятно заключила мать. Лена постояла перед зеркалом, решая, хороша ли она в белом платье и в шляпке с широкими полями, и пообещав матери прийти пораньше, вышла на улицу и надвинула шляпку на глаза. Кузьменко ждал ее у церкви, в которой сегодня она должна была венчаться с Михаилом. Теперь ее ожидало другое.
Секретный адъютант нанял комнату в доме неподалеку от губернаторского и приготовил там одежду для Лены. «Сапожки-то не тесны, Елена Аркадьина? А то помогу».
— «Не старайтесь — я сама», — с высокомерной холодностью ответила она. Прятала свое смущение, пытаясь изобразить даму, привыкшую повелевать.
В губернаторский дом неизвестного маленького человека в длинной черкеске Кузьменко прошел через боковой вход. Казак охраны сказал: «Проходи, Коля, мне уже сказано…»
До одиннадцати было почти три часа, и Кузьменко засел в кафе. Хотелось напиться, но после двух стаканов спохватился: секретное задание атамана еще до конца не исполнено.
Пришел к одиннадцати. Вход охранял тот же казак. Закурили.
— Долго Григорьич с агентом занимается, — усмехнулся казак.
— А ты не болтай. На то нам и доверяют, что выполняем и молчим, — грубо ответил Кузьменко: то ли от недопития, то ли еще от чего разбирала его тайная злоба.
— А вы что здесь делаете, вахмистр? — прозвучал металлически холодный голос.
Рядом стоял штабс-капитан Гензель.
— Господин полковник приказал прибыть к нему для секретного дела.
— Извините, господин вахмистр — я по долгу службы. Я назначен дежурным офицером по всему гарнизону. В моем распоряжении взвод пластунов. Мне очень радостно узнать, что в эту праздничную ночь господин полковник продолжает заниматься делами. Слышите» какой праздник?
Как-то сразу, наверно вырвавшись из аллей городского сада, грянула лихая зажигательная:
Как у нашей сотни
Жизнь была веселая!
Чернявая моя,
Чернобровая моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова…
Штабс-капитан закурил папиросу и уходить не собирался.
— На охране все в порядке? — спросил он дежурного казака.
— Так точно, ваше благородие.
Сверху, с площадки второго этажа, где размещались докой Шкуро, раздался голос ординарца Литвинника:
— Кузьменко! Николай Степаныч, вы здесь?
— Я на месте. Только я не один. Здесь дежурный штабс-капитан Гензель.
Хлопнула дверь. Снова открылась. Шаги. И опять закричал Литвинник:
— Господин полковник приказал дежурному офицеру выйти на улицу, чтобы потише шумели…
А с улицы неслось:
Жизнь была хорошая,
Сотник был удалый…
— Полковник очень правильно заметил, — сказал Гензель с язвительной улыбкой. — Нельзя так шуметь.
Когда наконец дежурный исчез, сверху торопливо спустился низкорослый человек. Папаха на глазах, подбородок уткнут в ворот черкески, платочек то и дело улица. «Проходьте, проходьте, господин разведчик», — с шутливой серьезностью проводил таинственную фигуру охранник.
— Идите рядом. Там казаки гуляют, — сказал Лене Кузьменко и осторожно взял ее за плечо. Скорее даже не за плечо, а за рукав черкески. В жизни не приходилось ему водить таких за руку или под руку.
— На улице свет фонарей, разгульный гвалт, бутылки… Глотают воины из горлышка горячительную жидкость, передают другому. Кричат: «Где атаман? Гулять выходи, атаман!» Потом нестройно запели:
