Приехав к себе, Шкуро приказал Литвиннику собрать своих и организовать ужин из ресторана. За столом гости-казаки в один голос потребовали, чтобы первую чарку пили за полковника-атамана, вождя кубанского казачества. Он особенно не противоречил. Перваков, сидевший рядом, сказал:
— Видать, уважает вас Деникин — такое подкрепление прислал.
— Какое такое? — не сдержав недовольство, начал Шкуро, не желавший соглашаться с тем, что существу-ют какие-то особенные офицеры-храбрецы; ведь он и сам не трус, — и сказал почти равнодушно: — Люди как люди. Такие же, как мы с тобой.
Телефонный звонок подтвердил, что он прав.
— Господин полковник, — сообщили из штаба дивизии, — к нам приехали из городской думы и жалуются, что корниловские офицеры громят и грабят еврейские магазины. И не только еврейские.
— Скажи этим из думы, что я корниловцами не командую. Пускай к губернатору идут.
Вернувшись за стол, Шкуро потребовал налить пo-второй, сказал Первакову:
— Говорил тебе — такие же люди. Жильцов бьют и грабят. Но атаковали хорошо, Деникин знал, кого послать.
— Он вас очень уважает.
— Разговорчики, — остановил Первакова Шкуро.
Ужин закончился еще двумя серьезными звонками.
Сначала позвонили с позиций и доложили, что шрапнельным выстрелом убит Солоцкий. Встали, помянули, выпили.
Когда прозвучал следующий звонок, Шкуро приказал взять трубку Литвиннику. Тот доложил:
— Требуют лично вас, Андрей Григорьевич.
Официально равнодушный служебный голос резанул слух:
— С вами говорит дежурный по штабу Добровольческой армии капитан Чухлов. Передаю вам приказ начальника штаба полковника Романовского: завтра к двенадцати часам дня прибыть на станцию Тихорецкая в штаб Добровольческой армии. Дивизию временно сдать Слащову.
Видно не очень уважают в штабе полковника Шкуро.
V
К вечеру доехали до Темнолесской. Лена лежала в повозке, плотно обмотав голову платком — лишь глаза и нос можно увидеть. Старики молчали и покуривали. Издали станица казалась мертвой, но у въезда из кустов вышли два человека в папахах и заношенных черкесках. У обоих карабины. Поди, угадай, кто они.
Остановили грубо, подняв оружие, покрикивая: «Стой! Вылазь! Кто такие?» Кузьменко бормотал о больной сеструхе, о страшной жизни в Ставрополе. Его почти не слушали. Обыскали, посмотрели затрепанное удостоверение, выданное Ставропольским городским Советом.
— Советский? Наш? — спросил один из обыскивающих, скаля зубы в нелепой улыбке.
— А чей же? — осторожно ответил Кузьменко. — В Невинку к своим едем.
Старики подтвердили и документы показали.
— Если наши, то пошли.
Привели в третий дом от околицы — Кузьменко помнил его — во время похода ночевал здесь. Помнил и хозяев: хитрый старик Сергуня» его жена и одноногий сын — на германской ногу оставил. Сейчас они сидели в ряд на скамье в кухне. Старик узнал бывшего постояльца, осмотрел с каким-то странным удивлением. Стрельба, доносившаяся с севера, усилилась. Улыбчивый сопровождавший спросил:
— Это ваши бьют или наши?
Кузьменко и старики молчали. Их ввели в горницу. Там сидел скучающий поручик.
— Привели советских, ваше благородие, — сказал один из сопровождавших. — Еще баба с ними. Покуда в повозке лежит. Будто больная.
— Советские? — оживился поручик. — А твое лицо вше знакомо.
— Как же быть незнакомым, когда я адъютант полковника Шкуро, — ответил Кузьменко.
— Адъютант Шкуро? А чего же к красным бежишь?
— Да не бегу я. Задание выполняю. У меня и документ.
— Пошли к капитану — разберемся.
Капитан Гензель занимал дом станичного правления. Сидел за большим столом, рассматривал карту» не зная, куда вести свою роту. Сопровождавших всех отпустил и остался с Кузьменко. Спросил его язвительно:
— Родственницу полковника сопровождаете? Ту самую, что ночью к нему приводили?
Кузьменко молчал, опустив голову. Гензель поднялся, зашагал по просторной комнате, четко стуча каблуками. Остановился, усмехнулся высокомерно.
— Я хочу знать, кто она, и вы же это скажете. Вы дезертир. Идет бой, а вы с фальшивым документом дезертируете в расположение красных. Вас расстрелял бы любой офицер Добровольческой армии. И могу это сделать.
Кузьменко поднял голову, взглянул на капитана не испуганно, а удивленно.
— Расстреляете за то, что я выполняю задание командира дивизии?
Гензель еще походил, подумал, сел за свой стол, снова спросил:
— Так кто же она?
— Родственница. Звать Алена. Болела тяжело. Чахотка, что ли.
— Я вас не расстреляю. Выполняйте свое задание, но мы этот разговор еще продолжим. Из Ставрополя когда выехали?
— В четвертом часу.
— Что делается в городе?
— Паника. Бегут.
— Удастся отбить большевиков?
— Навряд.
— Потому и родственницу увозим? Везите. Я прикажу, чтобы вас пропустили.
— На ночь не поеду.
— Ночуйте. Моя рота пока остается здесь. До выяснения обстановки. Бой-то еще идет.
Непонятный шел бой: звуки пулеметной и винтовочной стрельбы вроде затихали, делались реже, короче, и в то же время приближались. Красные отступают от города? Или ветер так доносит выстрелы? К ночи все утихло. Кузьменко устроился у деда Сергуни. Лену, как больную, положили в горнице, бабка кормила ее свежим борщом, угощала чаем с вареньем. Мужики угощали казаков.
— Могли тебя и в овражек отвести, — говорил дед Николаю. — Они такие. Пришли, разузнали, кто как большевиков встречал, и двоих отправили туда.
— Такая жисть, — сказал одноногий. — То те, то эти. А ты вертись.
— А ты б за кого был? — спросил его Кузьменко. — Если б не нога.
— Не люблю я войну эту, — ответил тот. — Бьют народ и те и эти, а за что — сами не знают. Перепуталось все. Иногородние были за красных, а теперь и у Шкуро они воюют. А у большевиков и офицеры и даже генералы есть в армии. Путаются, лишь бы кровь пустить. Озверел народ.
— А ты сам на германской что делал? — напомнил Кузьменко.
— Чего приказывали, то и делал.
— Стрелял же? Значит, убивал.
— Не знаю. Не старался.
Кузьменко спал в кухне, на широкой лавке. Не спал, а думал. Эти могли расстрелять. А за что? За то, что служит честно атаману. А почему он ему служит. Сам такой же казак. Пусть училище не заканчивал. Конечно, не каждый может стать большим атаманом, не каждый поведет за собой тысячи людей. Надо уметь говорить, чтобы поверили. А сам-то верит? А женщины? Почему и лучшие женщины ему, а ты еще и приводи их?
