— Бывал я в ваших краях, — с усмешкой превосходства заявил Буйков, грызя воблу. — Ничего хорошего не видал. Летом — жара, зимой — грязь. Вот у нас на Дону…
Он не был казаком, а вырос в городке на Верхнем Дону, за пределами казачьих земель. Рассказал об огромных сазанах — «чурбаках» и вкуснейшей стерлядке, добываемых в знаменитой реке, об арбузах, которых девать некуда — солят на зиму по несколько бочек.
— Там же белые, — напомнил Стахеев.
— Прогнали! Партизаны в тылу, на правом берегу их поковыряли, а с фронта — Восьмая армия. В партизанах мой отец участвовал. Наши все против казаков. Земляк на днях ко мне в госпиталь приезжал. Письмо из дома привез. Командующий армией Тухачевский митинг проводил. Благодарность объявлял партизанам. Теперь у нас советскую власть налаживают. Газету будут выпускать. Вы, Петрович, газетчик — приезжайте к нам. Помогайте. Я обязательно на побывку отпрошусь. Штаб фронта — в Харькове. Недалеко от наших мест.
— Поехал бы, Миша, — мечтательно сказала Лена. — Рыбки бы привез, арбуза солененького…
— Я бы поехал — командировку дадут, а ты-то как здесь будешь?
— А я с тобой.
Все посмотрели на ее живот и рассмеялись. Лена громче всех.
— По весне приедете, — сказал Буйков. — Ближе к лету. К тому времени Ростов возьмем. Краснова разбили. Отец пишет — казаки сами бросают фронт и пропускают наших.
— Теперь у белых главный казак — Шкуро, — сказал Палихин. — Это он опять брал и Пятигорск, и Кисловодск. Одиннадцатая армия наша погибла. Отрезали ее от железных дорог, а по калмыцким степям зимой не пройдешь.
— И снова Шкуро! — удивленно воскликнул Стахеев. — Просто какой-то рок! Помните Ставрополь, Григорий Фомич? И из Пятигорска мы с Леной от него бежали…
— Хватит вам о войне да о Шкуро, — перебила Лена. — Лучше расскажите, Степа, про ваш Богучар. Так захотелось рыбки и соленого арбуза.
— Приезжайте по весне. Я родным скажу, чтобы приняли вас. И сам, может быть, постараюсь. Пойдем с Петровичем на чурбака…
Вдруг постучали в дверь. Осторожно, но уверенно.
— Никого не ждем, — забеспокоился Стахеев. — Пойду посмотрю. Разумеется, с такими гостями бандитов нечего бояться.
Из прихожей раздались восклицания, женский голос, и в комнате появилась Маргарита Георгиевна, Марго! В серой беличьей шубке, в мохнатой шапке, закутанная в платок. Под шубой — ярко-синее платье. Объяснила, что едва пробралась из Ростова в родную Москву через фронт под видом медицинской сестры при каких-то немецких пленных.
— Только не рассказывай про войну, про Деникина, про какого-то Шкуро, — предупредила Леца. — Мне нельзя волноваться.
— Никаких Шкуро! — воскликнул Палихин. — Мы же старые друзья. Спиртик вам как разбавить, Маргарита Георгиевна?
— Я ненадолго. Скоро сумерки. Мне не очень далеко — на Домниковку.
— Я провожу, — сказал Палихин и строго взглянул на Буйкова. — На половинку пойдет?
— Наливайте уж. С морозов.
— Вот и дама с нами разделит чашу, а то у Елены Аркадьевны пост. За победу нашей доблестной Красной Армии.
VII
И на этот раз бои за Кавминводы оказались тяжелыми и полными опасных неожиданностей. Пройдя с конницей, плавунами и пушками через знакомые станицы — Бургустанскую, Бекешевскую, Суворовскую, ставшие неузнаваемыми после боев, пожаров и расстрелов 1918 года, Шкуро 11 января начал атаку на Ессентуки. Наступление с ходу было отбито огнем красных. Ночью потянулись к станицам повозки с убитыми и ранеными. Свою волчью сотню генерал берег. И на следующее утро, когда началась густая пурга, после артиллерийского обстрела красных окопов приказал атаковать казакам-баталпашинцам, черкесам и терским добровольцам. Часа полтора сквозь пургу можно было с трудом наблюдать непонятную суету боя, пробивали снежный туман зеленоватые вспышки выстрелов. На конец, посланный генералом вестовой привез донесение от полковника Косякина: город и станица Ессентуки взяты.
Забыл генерал Шкуро, что со своей дивизией занял город, и вышло не по его задумке. Железнодорожный мост на дороге к Кисловодску толком не взорвали, боевое охранение не выставили, ессентукские казаки всю ночь рубили и расстреливали пойманных местных большевиков, обозы без приказа устроились на городских улицах, а тем временем красный бронепоезд благополучно прошел по якобы взорванному мосту, открыл огонь по станции, высадил пехоту, бросившуюся в атаку, и станция Ессентуки оказалась захваченной красными. Теперь сумевшие спрятаться большевики рубили сонных казаков, ополченцы Косякина в панике бежали.
Затемно, часов в пять, Шкуро был разбужен пальбой. Поднял своих волков и на рысях повел к станции. Две горные пушки уже развернулись и вели огонь по темной шевелящейся массе наступающих красных. Генерал остановил своих конников и еще не решил, стоит ли гнать в конную атаку волчью сотню, как сзади, совсем рядом, захлопали винтовочные выстрелы: красные находились шагах в тридцати. Раздумывать было некогда. Артиллеристы бежали, бросив пушки. Генерал приказал Колкину спешить сотню, лошадей — в соседнюю улицу, отбить атаку с тыла, вывезти орудия. Сам Шкуро спешился, передал Орлика ординарцу.
Волков не напугаешь, и патронов у них всегда вволю. Загрохотали их винтовки, разрывая мрак слепящими вспышками, и красные исчезли в темных привокзальных кварталах. Сумели казаки подцепить пушки в передки и погнали их в тыл, в гору. «Колкин, по коням!» — скомандовал генерал и оглянулся на своего ординарца. Того не оказалось на месте — сбежал вместе с лошадью. Казаки были готовы скакать, куда прикажут, а генерал топтался на снегу и кричал: «Где лошадь? Ищите, вашу мать!» Напали бы красные из-за угла, что бы осталось от генерал-майора? Кузьменко, Акоев и оказавшийся рядом Артюхов быстро нашли беглеца, притащили вместе с лошадью, стегая его плетками. А красные уже стреляли в топчущуюся на площади сотню и уже кричали раненые казаки. Рассвет наступал, выделяя контуры привокзальных построек…
Шкуро не предполагал, что став генералом, он, словно рядовой казак, попадет в такое положение. За эти несколько минут смятения он расправился с красными. Повел сотню галопом в обход по пустынной улице назад, к своему штабу. Скакал не самым первым — впереди Колкин, казаки, адъютанты — и вдруг обнаружил потерю: где знак? Где знамя атамана Шкуро? Где черный волк с белой волчьей пастью? «Там, у забора, оставили», — вспомнил Борукаев. Не думая ни мгновения, генерал повернул коня и поскакал обратно, за ним несколько человек. Рысью подъехал к злополучному забору, увидел забытый знак и, не останавливаясь, на ходу подхватил его за древко.
Брать Ессентуки пришлось по своим привычным правилам: Шкуро послал баталпашинцев в тыл красных, к Прохладной, и большевики бежали, оставив город. 19 января, в день Крещения, вошли в Пятигорск, а Шкуро захотел после пережитой опасности почувствовать себя главной властью, единственной властью. Устроил себе торжественный въезд, водосвятие, благодарственное молебствие, парад и, конечно, праздничный ужин.
