Основывая свое обвинение на сообщений свидетеля Ф. Ваньо о русском языке, суд пригласил в качестве основного эксперта самого авторитетного лингвиста, филолога, профессора Венского университета доктора Вацлава Вондрака. Этот ученый муж провел действительно научную экспертизу, доказавшую, что русский народ и его язык едины. Немало мужества было у профессора, не побоявшегося пойти против официальных венских установок.
Всех «русофилов» австрийский военный трибунал осудил к смертной казни. Главным обвиняемым на процессе был русский общественный деятель и публицист, депутат австрийского парламента Д. А. Марков. Даже под угрозой смертной казни Марков не отрекся от своих русских убеждений и во всеуслышание заявил, что является русским человеком.
Благодаря ходатайству короля Испании
[13]
Альфонса XIII казнь не состоялась, Маркова арестовали и посадили на хлеб и воду в «Чертову башню» в Вене.
На втором процессе против русских галичан основной мишенью украинофилов и австрийцев стали священники, адвокаты, студенты и крестьяне. Всего к ответственности были привлечены 24 человека. Обвинение состояло в том, что все они после начала всеобщей мобилизации состояли членами различных «русофильских» обществ в Галиции и Буковине и вели свою деятельность, направленную на отторжение двух земель от империи.
Процесс шел с 4 сентября 1916 года по 17 февраля 1917 года. На этом процессе свидетелями также были «профессиональные украинцы». Многие из них к этому времени уже вели активную антироссийскую работу в различных союзах и партиях мазепинского толка. Среди них были Е. Петрушевич (будущий диктатор Украины), Стефан Баран, Лонгин Цегельский, Лев Бачинский, Николай фон Василько, Кость Левицкий и другие.
Из 24 человек — семеро были оправданы, остальные приговорены к смертной казни. Весной 1917 года после восшествия на престол нового австрийского императора Карла I все они были амнистированы.
Концлагерь Талергоф и дороги в него
Апогеем преследования тех, кто видел в России свою Родину, стал 1914 год, после официального начала Первой мировой войны. По указу австро-венгерского правительства на территории империй был создан ряд концентрационных лагерей для содержания в них «государственных преступников». Ими считались те жители Галичины и Буковины, что считали себя частью русского народа, исповедовали православие, писали и говорили по-русски. Основным местом содержания русских стал «лагерь для интернированных» в Талергофе. В период «расцвета» в нем содержалось несколько тысяч несчастных. Прежде чем попасть в лагерь, потенциальным узникам пришлось пройти через такие унижения и издевательства, что все «подвиги» инквизиции по сравнению с ними являются детской сказкой.
«Талергофская трагедия, — писала историк Н. М. Пашаева, — была трагедией всего народа Галичины. Масштабы этой трагедии многих тысяч семей были бы несравненно более скромными, если бы не предательская роль украинофилов, которые были «пятой колонной» галицкого националистического движения, помощниками австрийской администрации и военщины».
Галицко-русский историк В. Ваврик писал:
«Наши братья, отрекшиеся от Руси, стали не только прислужниками габсбургской монархии, но и подлейшими доносчиками и даже палачами родного народа… Они исполняли самые подлые, постыдные поручения немецких наездников…»
В качестве примера В. Ваврик приводит Сокальский уезд, который был поленом в глазах «профессиональных украинцев», поэтому доносы на русских шли к местным властям потоком. В селе Маковисках на прихожан доносил униатский священник Крайчик. В селе Сосница украинцы Михаил Слюсарь и Михаил Кушнир донесли на своих односельчан, после чего некоторых из них жандармы повесили. Двоих крестьян — Николая Смигоровского и Андрея Гардого мадьяры-уланы привязали к своим седлам и протащили четыре километра до села Задубровы и обратно, затем повесили на вербах. В Станиславской тюрьме расстрелы шли с утра до вечера.
30 сентября 1914 года в г. Мукачеве были повешены священник, писарь и крестьянин. Основание — донос. Впоследствии судебное разбирательство установило, что донос был ложным. 15 сентября того же года на улицах Перемышля были заколоты штыками 40 арестованных русских интеллигентов и крестьян. Их конвоировали в тюрьму, когда толпа солдат-венгров набросилась на несчастных и начала поднимать их на штыки. В селе Скоморохи близ Сокаля были заколоты и повешены 25 человек. Примерам таким несть числа. Вся Галиция и Буковина были залиты русской кровью. Многие арестованные с надеждой ждали, когда же придет конец мучениям и их доставят в тюрьму либо концлагерь.
Ю. Яворский, переживший все ужасы того времени, оставил на память потомкам кровоточащие строки:
«Пошел подлинный, живой погром. Без всякого суда и следствия, без удержу и без узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти, вражде. То целой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людях и дома, на работе, в гостях и во сне.
Хватали всех сплошь, без разбора. Кто лишь признавал себя русским и русское имя носил. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка из России. А то и просто кто лишь был отмечен мазепинцами как «русофил».
Хватали кого попало. Интеллигентов и крестьян, мужчин и женщин, стариков и детей, здоровых и больных. И в первую голову, конечно, ненавистных им русских «попов», доблестных пастырей народа, соль галицко-русской земли.
Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапам и тюрьмам, морили голодом и жаждой, томили в кандалах и веревках, избивали, мучили, терзали — до потери чувств, до крови».
Типичным для того лихого времени был арест 74-летнего крестьянина Михаила Ивановича Зверка:
«Меня арестовали 24 августа 1914 года по доносу одного из односельчан за то, что я читал газету «Русское слово». На рассвете ко мне явился австрийский жандарм Кобрин и, арестовав меня, без обыска отвел в м. Звенигород в полицию, где издевались надо мной вместе с комендантом Ковальским. Из Звенигорода отправили этапным порядком в Старое Село на железную дорогу.
Здесь полицейский избил меня и моего спутника — арестанта Ивана Наконечного до крови. Во Львов мы приехали под сильной охраной в праздник Успения, и нас поместили в тюрьме «Бригидки» по Казимировской улице.
В Львове я сидел вместе с другими русскими галичанами целую неделю, а там погрузили нас в товарные вагоны и под пломбой отправили на Запад. По пути в Перемышль дали нам на обед бочку воды.
Из Львова в Талергоф ехали мы с понедельника до пятницы. В вагонах, рассчитанных на шесть лошадей или же сорок человек, находилось по восемьдесят и больше людей. Невозможная жара и страшно спертый воздух в вагонах без окон, казалось, убьет нас, пока доедем к месту назначения, в талергофский ад.
Физические мучения, которым нас подвергли австрийские власти в начале нашего ареста, были злонамеренны. Чтобы усилить их, нам никоим образом не разрешалось слезать с вагона, дверь была наглухо заперта, даже естественные надобности приходилось удовлетворять в вагоне».
