Наверное, ответ следует искать в стихах самого Нестора Ивановича, написанных им в 1921 году.
Я в бой бросался с головой, Пощады не искал у смерти И не виновен, что живой Остался в этой круговерти. Мы проливали кровь и пот, С народом откровенны были. Нас победили. Только вот Идею нашу не убили.
Печальный опыт Гражданской войны в России учтен не был, и подобные события повторились в Испании в 1936–1939 гг.
«Мир знает о фалангистском терроре, но не стоит забывать, что террор был и с другой стороны. Республиканцы не являлись идеалистами из романов Хемингуэя, и то, что они устраивали кровавые бойни, когда промосковски настроенные коммунисты и анархисты убивали друг друга, в Испании помнят |до сих пор]».
Война столь чудовищна в своей несправедливости, что в любой момент может потребовать от солдат убивать товарищей по оружию или отдавать свои жизни за вчерашних врагов.
Как известно, существуют две политики: одна — это политика тех, кто воюет, другая — тех, кто приказывает. Подобное положение вещей невозможно изменить до тех пор, пока существуют войны. Увы, его приходится принять как данность, смириться с ним и быть готовым к самым грязным, циничным, бесчестным и уродливым сторонам войны.
Лучше всего об этом сказал советским военным корреспондентам один британский солдат накануне высадки в Нормандии: «Об этом лучше не думать, когда приближаешься к опасности: уж очень паршивое это чувство, когда даже не знаешь, за что умрешь…»
Глава четвертая
Семь жизней за императора
Безумству храбрых поем мы песню.
М. Горький
Долг тяжелее железа, смерть легче пуха.
Император Мииджи
Dulcc et decorum est pro patria mori.
(Сладко и почетно умереть за родину.)
Гораций
После описания ужасов войны, после глав о страданиях o r перенесенных ран и бесправии солдат, посылаемых в бой ради чужих интересов, предаваемых союзниками, мне показалось необходимым написать хотя бы небольшую главу о причинах, которые заставляют солдат не только яростно сражаться, но и сознательно жертвовать собой, преумножая кровопролитие.
Известно, что во все времена находились герои, которые подрывали себя в пороховых погребах крепостных башен и в корабельных крюйт-камерах, гибнущие сами и уничтожающие тем самым противника.
Пожалуй, одним из первых таких героев-смертников был библейский Самсон. Оказавшись в плену у филистимлян, ослепленный, он разрушил храм Дагона, вместе с собой погребя под его развалинами огромное количество врагов. «И обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей» (Суд. 16: 30).
Впрочем, если начать просто перечислять все подобные случаи, известные в истории войн, то это займет несколькотомов. Разговор не об этом, а о том, что чувствует человек, по своей воле расстающийся с жизнью, как его подвиг воспринимают враги, есть ли какая-то закономерность по армиям мира, и как официальная пропаганда использует «смертничество» в своих целях, подчеркивая мужество своих солдат и замалчивая факты героизма противников.
Я долго думал, с чего начать эту главу, как классифицировать имеющийся материал. Можно было отдельно рассказать о воздушных таранах, о морских и о самопожертвовании в сражениях на суше. Можно было начать с информации о боевой технике, специально разработанной для солдат-смертников. Можно было сперва описать всем известных японских камикадзе и провести аналогии ко всем остальными воюющими сторонам. Или сразу подать малоизвестные и от этого поражающие воображение факты таранов, примененных англо-американцами.
Но в конце концов я пришел к выводу, что начинать эту главу надо с примеров советских солдат, добровольно шедших на верную смерть. Мы воспитаны так, что воспринимаем это само собой разумеющимся, чем-то естественным и даже легким — отдать жизнь за Родину. Нам даже кажется, что это характерная черта русского солдата, презирающего смерть и приводя этим врагов в ужас. И мы уверены, что ничего подобного в других армиях мира не наблюдалось, разве что за исключением японской. Но японцы, как нас учили, были одураченными фанатиками, а наши бойцы — высокосознательными патриотами.
Это слишком примитивное, однобокое объяснение.
И пока в этот вопрос не будет внесена ясность, вряд ли можно будет понять, что заставляет человека (независимо от той военной формы, которую он носит) идґи но сути на самоубийство.
Начать следует с размышления об авиационных таранах, так как именно они изначально планировались как способ ведения боя, а не считались актом отчаяния или проявлением фанатизма.
«…B эскадрилье шла очередная отработка стрельбы по шарам. В воздухе — самолет Валерия Чкалова. Атака, еще атака. Но шар все так же невозмутимо покачивается на длинном тросе. Не в чкаловском характере оставлять даже такого безвредного врага непобежденным. С земли видно, как истребитель знаменитого советского аса разворачивается и, не стреляя, проносится почему-то вплотную к шару. На глазах у всех «противник» жалко худеет и обвисает.
— Почему лопнул шар? — спрашивает Чкалова на земле командир.
— Один пулемет отказал. У второго кончились патроны. Я пошел на таран, как Нестеров.
В этом ответе сформулированы обе причины, побуждающие летчика идти на таран: когда отказывает оружие, когда кончаются патроны. Потому что таран не самоцель, он порождается этими двумя исключительными обстоятельствами. Чкалов не предполагал, что вскоре таранный удар пусть не часто, но все же окажется в бою единственным и последним оружием, останавливающим врага.
…1914 год. На вооружение армий впервые поступили аэропланы — безоружные, с фанерными фюзеляжами, легкие до такой степени, что крен от порыва ветра грозит неминуемой катастрофой. И хотя авиаторам выдают маузеры и браунинги, но, безрезультатно расстреляв все патроны по движущейся цели, воздушные противники зачастую расходятся в разные стороны, погрозив друг другу кулаками. В генштабах всерьез поговаривают о возможности «сдувания» вражеского аэроплана струей воздуха от своего самолета, о вооружении машин мортирами, стреляющими струей сжатого воздуха с примесью отравляющего газа. Но пока обсуждаются эти химерические проекты, авиаторы вооружаются самостоятельно, полагаясь на собственную смекалку. (…)
…В тот вошедший в историю мировой авиации день 26 августа 1914 года над аэродромом 11 авиаотряда под городком Жолкевом появился самолет противника неизвестной марки. В сопровождении «Альбатросов», похожий на них, но куда крупнее, тяжеловеснее, он вдруг вывалился из облаков, безбоязненно снизился и сбросил бомбу — первую авиабомбу — на Юго-Западном фронте.
— Аппарат! — закричал Нестеров, стремглав бросаясь к своему «Морану». — Ну, на этот раз не уйдет, я для него одно средство придумал.
Очевидец первого в истории таранного удара так описывает драматические события над Жолкевом:
