Уже когда мы принесли того прапорщика после процедур обратно, я спросил его:
— У вас что, утка не вынесена?
Он кивнул головой. Во дела! У нас в палате тоже есть лежачие больные, но их посуда с фекалиями выносится немедленно, минуты не стоит, а палата тут же проветривается. Причем этих лежачих строго предупредили, что если они оправятся ночью, то чтоб сразу будили кого-нибудь из нас. Чтоб не воняло всю ночь.
Я тут же вытащил переполненную утку из-под его койки-каталки, унес в сортир, ершиком тщательно вымыл с хлоркой, потом водой с мылом и принес обратно в палату.
— Скажите, — спросил я прапорщика, — а что, посуду вашу совсем не выносят?
— Выносят — раз в сутки. В пять утра приходит санитарка, убирает палату и выносит утку.
Точно, вспомнил я. К нам по утрам она тоже приходит убирать, только выносить за лежачими ей не приходится — в нашей палате всегда все вынесено.
— Скажите, — еще раз спросил я раненого бортмеханика, — а почему ваши товарищи по палате не выносят за вами? Ведь дышать же нечем, им самим не противно?
— Эх, воин… — вздохнул прапорщик. — Ты же военный, а не понимаешь: ну как это лейтенант или даже целый капитан будет выносить парашу за прапорщиком?
«Ах, вот оно что, — подумал я. — Западло им, значит». Я рассказал об этом ребятам из своей палаты. Их мнение было единодушным: «Это не офицеры, это скоты!»
А Виталий из Ленинграда, который угодил на госпитальную койку с острым радикулитом как раз за день до дембеля, философски заметил:
— Ну, одно другого не исключает. Мы рассказали потом о вони в палате прапорщика главврачу отделения, офицеры той палаты были им жестоко вздрючены (крик был слышен на всех пяти этажах). С тех пор утка из-под парализованного прапорщика выносилась ими немедленно.
Уже много лет спустя, во время работы в начале 90-х в Эрмитаже, я прочитал в музейной брошюре, что во время Первой мировой войны в дворцовых залах (тогда это был Зимний дворец, резиденция российских императоров, а Эрмитажем называлась лишь часть дворца) размещался военный госпиталь для солдат и офицеров. И дочери российского царя работали сестрами милосердия в этом госпитале (есть фото в брошюре), ухаживали за ранеными, выносили их утки. И не западло им было.
Послесловие
Лето 2003 года. Санкт-Петербург
Я сижу в машине, стоящей у переезда. Давно забыты суровые дни службы на Севере. Все наладилось, устаканилось, устроилось, переехал после армии в Питер, закончил Политех, женился. Я теперь приличный средний обыватель. Со мной в машине — моя жена и мои дети. И мы едем на нашу дачу.
По железнодорожному пути медленно идет состав с лесом. Рассеянно взглянул на сосновые хлысты, и меня вдруг словно током ударило. Да это же моя служба — лесоповал! На красной коре бревен, словно на крови, померещились буквы: «ВСО». И, словно не прошло после того двадцати с лишним лет, я вдруг ощутил себя снова стройбатовцем в вэсэошке цвета хаки, вспомнил своих товарищей по тайге, лес, морозы, ревущий МАЗ без глушителя, сорокаградусный мороз, сводящий ребра судорогой при дыхании, треск бензопилы «Дружба», надрывное урчание трелевочных тракторов, тянущих по волоку толстую связку хлыстов, скрип поваленных сосен. Нахлынули воспоминания, подкатил комок к горлу, повлажнели глаза и задрожало дыхание. Все, что было со мной после армии, вдруг показалось таким серым, невзрачным и будничным. Вдруг остро ощутил, насколько яркие и незабываемые воспоминания оставили те трудные два года. А в армии, наоборот, казалось, что служба тянется медленно и уныло. Все, как говорится, относительно.
— Дай фляжку, — говорю жене вдруг севшим голосом.
— Ты что, ты ж за рулем!
— Дай, пожалуйста!
Моя жена давно усвоила нехитрый секрет семейного счастья — никогда не спорь с мужем. И протянула мне плоскую охотничью фляжку из нержавейки, свой подарок на день рождения.
Я отвинтил пробку, сделал пару глотков, не ощущая вкуса.
За вас, ребята! За тех, кто в стройбате! За ваше мужество, за то, что вы прошли через все это! И за тех, кто навсегда остался в тайге. За вас, братаны. Буду помнить о вас всегда, обещаю.
— Поехали, — сказала мне жена, — шлагбаум открылся.
И почти одновременно завопили звуковыми сигналами машины, стоящие позади меня. Чтоб не задерживал их.
Еще несколько армейских историй
Есть такая профессия…
Пункт первый Дисциплинарного устава: Командир всегда прав!
Пункт второй: Если командир все же не прав, смотри пункт первый.
Читаю я военный роман И. Бунича про Таллинский переход и вдруг — глазам своим не верю! На правой странице в самой последней строчке написано (цитирую по памяти): «Бомбы разорвались по правому борту, и над поверхностью залива поднялся огромный пенис».
Я обалдел. Перечитал, потом еще раз перечитал. На знак переноса я от потрясения не обратил внимания. Перевернул страницу. Продолжение такое: «пенистый столб воды».
Осторожнее надо текст набирать, господа.
(Вроде где-то у кого-то эта история уже описывалась, но я лично слышал ее от бывшего боцмана этого минзага, с его слов и записал.)
В составе Балтийского флота был очень интересный корабль — минный заградитель «Ока» — бывшая царская яхта «Штандарт». По духу этот минзаг, несмотря на все войны и революции, так и остался царской яхтой — вся обстановка с царских времен сохранилась, особенно в кают-компании, вплоть до фамильных фарфоровых сервизов с вензелями императора Николая-последнего и императрицы Александры Федоровны. По этой причине именно на этом минзаге любили ходить в море адмиралы как на своем штабном корабле.
В 80-х я работал в ЛНПО «Позитрон» с бывшим (во время войны) главным боцманом этого минзага, звали его Василий Иванович. Так вот, он рассказывал, что чистота и блеск медяшек на «Оке» усилиями боцманской команды под его чутким руководством поддерживались просто умопомрачительные.
В конце 50-х годов минзаг вывели из состава действующего флота, в начале 60-х корабль участвовал в съемках фильма «Мичман Панин» с молодым еще Вячеславом Тихоновым в главной роли. И наконец — списание. Волнующий момент для многих командиров — ведь обстановку царской яхты можно приватизировать! И потекли в штаб Балтфлота бумаги на списание.
В одном таком акте было написано (писал его явно литературно одаренный человек): «Во время трудного перехода через бурный Индийский океан штормовая волна, разбив иллюминатор, ворвалась в кают-компанию, сорвала со стены старинный персидский ковер и унесла его через иллюминатор в открытое море». Начальник тыла Кронштадтской военно-морской базы, которому принесли этот акт на подпись, хмыкнул многозначительно, недовольно покачал головой, потом приписал снизу: «И рояль тоже».
