— Не замерз, молодец красный? — вполне дружелюбно спросила она. — Коли холодно тебе — давай согрею. А коли жарко — то меня согрей.
— Извини, русалочка, сегодня не могу, и так замотался, — пробежал мимо Зверев. — Привет водяному.
— Не русалка я, суженый мой. Любава я, нареченная твоя, — проникновенным голосом ответила девушка. И надо сказать, что-то в душе молодого человека дрогнуло. Но он успел усвоить, что пристрастие к расчесыванию волос — первая русалочья примета. Во всяком случае, ночью, в голом виде и неподалеку от водоема. И хотя жениться на болотной диве молодец и может, счастья от такого союза не бывает никогда.
— Спасибо на добром слове, — Зверев повернулся к ней боком и продолжил отступать к усадьбе, — но у меня другая невеста есть. Уж извини.
— Ну а коли есть, так с нею в постели лежать надобно, а не по полям ночным шастать, — сурово отчитала его красавица, извернулась и на четырех лапах побежала к воде. И откуда они только взялись?
— Да-а, в полнолуние здесь гулять явно не стоит, — признал новик. — Не сожрут — так заморочат, заворожат, обманут.
Но он, к счастью, уже стоял у ворот. Его сегодняшнее приключение окончилось.
Москва
Разумеется, утром новик проспал все на свете. Его разбудил Пахом, посланный узнать, отчего молодой боярин не явился к завтраку.
— Это дело такое, Белый, — сладко зевнул Андрей. — Чем больше спишь, тем больше хочется. Ступай, я сейчас спущусь.
Подождав, пока закроется дверь, он откинул одеяло, спрыгнул на пол, хорошенько, до хруста костей, потянулся и начал одеваться. В здешнем мире существовало очень странное поверье — будто человеку голым спать нельзя. Мол, злые духи всегда готовы проникнуть в тело человека, если он спит без одежды или ходит, туго не опоясавшись. Зверев же привык спать обнаженным. Так и тело отдыхает, и к прохладному белью кожей прикасаться приятно, и вообще… Какой смысл в чистом постельном белье, если ложиться на него в одежде?
Он только успел натянуть поверх исподнего шаровары, когда дверь в светелку открылась, и внутрь с бадьей в одной руке и шваброй в другой вошла Варвара. Увидев новика, она округлила глаза, кинулась было назад, но Зверев успел поймать ее за руку:
— Ты куда, Варя? Подожди. Чего тебя не видно совсем? Где пропадаешь?
— Я не пропадаю, Андрей Васильевич. — Девушка старательно отводила взгляд. — Просто ты уходишь раньше, нежели я прибираться прихожу. А по вечерам я с бабами за прялкой сижу.
— Подожди… — не дал себя обмануть новик. — Захотела бы — могла бы и пораньше прийти. Или во двор выйти, когда я в усадьбе, или в горницу. Раз не вижу тебя — значит, специально прячешься. Почему? — Андрей взял ее за подбородок, повернул лицо к себе, посмотрел прямо в глаза. — Почему?
— За сердце девичье боюсь… — Зверев увидел, как по ее щеке скатилась слеза. — Прикиплю сердцем… Что потом станет с ним… Со мной… Как жить буду?
— Глупая… Все с тобой хорошо будет. Ты будешь счастлива. Ты всегда будешь все так же красива и счастлива… — Он наклонился и поцеловал мягкие, чуть солоноватые губы. — У нас с тобой все всегда будет хорошо.
На лестнице застучали шаги — девушка вырвалась из его объятий и кинулась застилать постель. Через несколько секунд в светелку вошел Василий Ярославович — в обтягивающей тело ферязи, украшенной спереди шелковыми и парчовыми вошвами с самоцветами, в подбитой драгоценным кротовьим мехом епанче на плечах, с саблей на поясе. Рукава рубахи были алые, атласные.
— Чегой-то ты к столу не выходишь, сынок? Никак занедужил?
— Зато хорошо выспался, — пожал плечами Зверев.
— Вот и ладно, — кивнул боярин. — Атласную рубаху надень, шаровары и сапоги яловые. Саблю, само собой, пристегни, но броня ныне нам ни к чему. В полюдье поедем, по имению, по деревням нашим. Глянем, везде ли порядок, как посеялись, сколько скотины опросталось, как косится, нет ли людей приблудных, не слышно ли о татях лесных али иных бедах. Старостам наказ дадим, себя покажем. Коли смерды господина долго не видят, мысли у них дурные появиться могут. Что руки над ними нет, что ослаб помещик, что на защиту его надежды нет более, а волю его можно не исполнять. Споры надо рассудить, с мужиками уговориться, коли не так что идет. Сбирайся, коней ужо седлают.
Боярин вышел, а Андрей понял, что остался без завтрака. Он открыл сундуки, достал парадную одежду — и опять поймал за руку скользнувшую было к дверям девушку, привлек к себе:
— Ничего не бойся. Все у нас хорошо будет. Все… — Он снова поцеловал ее горячие губы, отпустил и торопливо начал переодеваться.
Уже через полчаса он с Василием Ярославовичем выехал за ворота, повернул влево, к Литкам, и на рысях помчался по успевшей порядком зарасти за весну дороге. Следом, разумеется, скакали четверо холопов — как же боярину без свиты? Все шестеро мчались налегке: без чересседельных сумок, без заводных коней, без брони и оружия. Лук, щит да сабля на поясе не в счет. Это так, на всякий случай: если дичь встретится — подстрелить, если тать какой за земли помещичьи забредет — чтобы было чем зарубить или пристукнуть, а потом повесить. Тюрьма в усадьбе не предусматривалась. Своих провинившихся или пороли, или в «холодную», неотапливаемую кладовку на ночь сажали. Чужих негодяев, татей или душегубов тут же и вешали — там, где ловили. Дурные мысли держать кого-то годами взаперти, да еще и кормить на дармовщину никому в голову не приходили. Живешь честно — трудись. А не хочешь трудиться — значит, и жить тебе, собственно, незачем.
Обогнув озеро и миновав Сешковскую гору, боярин чуть придержал коня, позволив новику себя нагнать, и поинтересовался:
— Ты ничего не хочешь сказать, сын?
— Вроде нет, — пожал плечами Андрей. — Разве только… Ну порох мы весь спалили. Там, у Острова, во время битвы. В Москву ехать надо, покупать. Больше нигде не возьмешь. И свинец тоже купить нужно. А то у матушки скоро посуды свинцовой совсем не останется.
— В Москву? Да-а… — Боярин недовольно нахмурился, но кивнул: — Да, съездить надобно… Нашему брату Кошкину ты удружил в прошлый раз немало. Узнать надобно, как он ныне держится при дворе, что там творится. Может статься, и нам от милостей великокняжеских перепадет. Однако же о другом я тебя спрашиваю. После похода нашего ты к причастию так и не подошел, не исповедался, отпущения грехов не получил.
— Не нравятся мне попы из Филаретова храма, — после короткой заминки придумал Зверев отговорку. — Злые они какие-то. В Великие Луки я на службу в воскресенье съезжу. Там причащусь.
— Ишь ты, слуг Божьих на хороших и плохих делить начал, — хмыкнул Василий Ярославович. — Никак выше Бога себя ставишь? Может, пусть Он средь слуг своих зерна от плевел отделяет?
— Пусть, батюшка, — согласился новик. — Да только, когда я в храм прихожу, я же заместо Божьего лика их рожи созерцаю. На что мне такое удовольствие? Бог в моем сердце, он попам неподвластен. А через кого таинства принимать, я уже сам решу.
