Наверно, глухонемая или глупая, подумал я. Но кто бы она ни была, а спасать ее все-таки надо. Выскочив из переулка, я стал кричать и махать руками, показывая, чтобы она свернула с улицы, ушла под берег. Но девочка никак не реагировала на мои призывы и с прежним спокойствием продолжала свое опасное путешествие. Вдоль улицы просвистела пулеметная очередь. Взвизгнув десятком снарядов, грохнула артиллерия. Сорвавшись с места, я побежал навстречу ребенку — увести! спасти от неминуемой гибели! Но когда, подбежав, я схватил ее за руку, она с невероятной силой уперлась, дернулась, вырывая руку, и неистово закричала:
— Я никуда не пойду! Я не дам корову! Моя мама ждет меня за деревней, отпустите меня!
— Но ведь ты погибнешь, тебя убьют вместе с твоей коровой! — пытался уговорить я.
— Не убьют! — нахмурив брови, сердито ответила девочка и, изловчившись, грызнула меня за большой палец правой руки.
Резко выдернув свою ручонку, она отскочила в сторону, упустив повод, но тут же прыгнула, как кошка, вновь схватила его и поспешно угнала — подальше от меня, свою драгоценную корову. Опять на середину улицы. Даже не оглянувшись, она уже невозмутимо шествовала своей дорогой. Ошеломленный такой дерзкой настойчивостью и упорством, я стоял завороженный, не зная, что предпринять: попытаться все-таки уговорить, силой стащить под берег?.. Свист снарядов очередного артиллерийского удара, загнал меня в прежний проулок. Когда через некоторое время я выглянул на улицу посмотреть, что же стало с девочкой, она была уже далеко. Все так же спокойно, как старуха, она деловито шагала по улице, а за ней, строптиво мотая головой, спешила ее корова. Вокруг то и дело вспыхивали черно-красные султаны разрывов, но они не обращали на происходящее никакого внимания, шли себе и шли, все дальше и дальше, пока не скрылись за деревней.
Старшина Арешкин
Сплюнув от неудачи, я повернулся, чтобы идти к берегу, где ожидал меня старшина Арешкин с двуколкой, и чуть не столкнулся с группой наших солдат, выскочивших из-за угла с ручным пулеметом. Пристроившись за большим валуном на углу переулка, они открыли огонь по бегущим вдоль улицы немцам.
— Товарищ политрук, — обратился ко мне старший сержант, — уходите отсюда поскорее, кроме немцев впереди никого, вам тут делать больше нечего.
Бросив взгляд вперед, я увидел, как, укрываясь за строениями, гитлеровцы растекаются по деревне, и, уже не раздумывая, бросился к берегу. Вдруг — глухой взрыв на самой реке! Ну, думаю, и там немцы! И правда нужно поскорей уходить, как бы не угодить им в руки! Бегом скатился под крутой обрыв.
Смотрю! — а это мой старшина барахтается в реке. У самого берега, по пояс в воде, пытается втащить в лодку какое-то черное, скользкое чудовище. Когда я подбежал к лодке, в ней уже бил хвостом большущий сом и на нем восседал верхом сам Арешкин.
— Ты что делаешь?! — заорал я. — Немцы вон за спиной, а ты рыбу глушить!
— Товарищ политрук, — будто не расслышав, выдохнул Арешкин, — пожалуйста, помогите втащить его на двуколку, сам я не справлюсь. Тяжелый, дьявол, попался.
Разумеется, жалко было бросать такую животину, и, тоже позабыв об опасности, я принялся энергично помогать старшине. Взявшись под толстую голову я правой рукой, он левой, мы напряглись, приподняли... — и тут, рванувшись, он выскользнул из наших рук и уже бился в грязи у самой воды, еще рывок — и он ушел бы от нас! Но тут уж я навалился всем телом, а старшина, схватив весло, успел треснуть это чудовище несколько раз по голове. После такого внушения сом наконец сдался.
Погрузив добычу на двуколку, мы оттолкнули лодку от берега (чтобы врагу не досталась) и стали уходить. Но скрыться за мысок не успели. Немцы углядели нас и дали очередь из пулемета, Арешкин, нахлестывая лошадь, вдруг схватился за правое ухо. «Эк, сволочи, царапнули все-таки!» — возмутился старшина. Кровь тонкой струйкой потекла ему за воротник. Выхватив индивидуальный пакет, я потянулся к нему перевязать, но Арешкин, взяв мою руку с пакетом, отвел ее в сторону и спокойно сказал:
— Да вы не беспокойтесь, товарищ политрук, рана ерундовая, доедем и так, без перевязок, — достал из брюк носовой платок, вытер кровь на шее и продолжал галопом гнать лошадь.
На целых десять километров мы вынуждены были отступить, оставив свои укрепления на самом важном и опасном участке фронта. Дело вот в чем. С юга нас защищал огромный массив девственного леса и непроходимые болота, с севера — Волхов, и на востоке мы смыкались с войсками, защищавшими Волховскую гидроэлектростанцию. Но вот на западе мы имели ничем не защищенный высокий берег реки Волхов с цепью сел и деревень, соединенных сравнительно неплохими дорогами, — по ним-то, этим дорогам, немцы и устремились к городу. Отступив на запасные позиции, мы почти на пустом месте начали создавать новую линию обороны. Потянулись трудовые дни и ночи саперов, наполненные величайшим напряжением сил и часто сопряженные со смертельной опасностью.
БОЙ ЗА ХУТОР
По окончании работ мы были переброшены на другой участок: требовалось укрепить стык двух полков в том самом месте, где, воспользовавшись оплошностью командования дивизии, немцы однажды уже прорвались к нам в тыл и, создав угрозу окружения полка, вынудили нас отступить.
Рано утром мы прибыли на хутор из шести-семи дворов. Из всех труб шел густой дым. Здесь еще проживали мирные жители, и они уже не спали. По виду хутор был не из бедных, вдоль короткой ровной улочки аккуратно выстроились добротные нестарые дома. У южной окраины на опушке негустой березовой рощи стояла баня, возле которой хлопотала группа солдат, поднося дрова, воду, в общем, готовя ее к эксплуатации.
На хуторе свободного помещения не нашлось, все было уже занято, и нашей роте пришлось разместиться вдоль сухой дренажной канавы на северной окраине. К девяти должны были подойти наша кухня и обоз с материалами, а пока мы могли отдыхать. Уставшие от двадцатипятикилометрового перехода, обняв, как любимых, винтовки, солдаты повалились на сухой южный склон канавы и немедля уснули. Лишь командир, политрук и старшина бодрствовали.
Оставалось часа два до оказии. В надежде отыскать свободный уголок и прикорнуть поудобнее я пошел побродить по хутору. Бледное утреннее солнце пыталось приподняться над лесом, но так и зависло над горизонтом, морозный туман тонкой вуалью окутывал вершины деревьев, приглушая и без того слабый утренний свет, только куры, как заботливые хозяйки, уже шныряли повсюду, отыскивая пропитание.
Все было заполнено войсками. На улице и во дворах стояли груженые машины, подводы, конные упряжки с полковой артиллерией, кухни и тут же автомобили с зенитными установками. Дома, в которые я заглянул, были переполнены, люди сидели за столами, на лавках, табуретках, даже на кроватях хозяев, пройти, тем более присесть совершенно невозможно. Хозяйские ребятишки, чирикая как воробьи, выглядывали с полатей, с печек, а сами хозяйки, стесненные солдатами, стояли у порога или печи, ожидая пока поедят гости. Гремя котелками и ложками, бойцы шумно и беззаботно разговаривали, шутили, смеялись, словно война была где-то далеко-далеко.
